Сначала – солист симфонического оркестра в Сибири, трубач. Затем – джазмен в Швейцарии. И наконец – плантатор на Мадагаскаре. Поставщик ванили, гвоздики, перца. Биография 50-летнего Ильи Клейменова поражает крутизной поворотов. К сегодняшнему дню он уже 9 лет живет на Мадагаскаре. Женился на местной женщине, певице по имени Сандра, вместе с ней создал успешный бизнес, заложил большую плантацию, а также произвел на свет двух детей – Ивана (6 лет) и Александру (2 года). Все эти годы Илья ведет увлекательный блог – о семье, хозяйстве и мадагаскарской жизни в деталях. Я решил узнать, каково это – приезжему белому вести бизнес в столь далекой экзотической стране. И созвонился с Ильей по Скайпу.
– Я читал, что вы заинтересовались Мадагаскаром после рассказов знакомого фотографа, вернувшегося оттуда. Что именно вас так зацепило в его рассказах? Насколько совпали ваши личные впечатления с его?
– Он говорил, что всё здесь с самого начала цепляет. Когда приезжаешь в первый раз, столица сразу поражает своей нищетой. У тех, кто не был в Азии, происходит культурный шок. Я до Мадагаскара не был ни разу в Азии, в Африке. Это была для меня первая такая страна. Зато потом, когда выбираешься уже в провинцию, – там то, о чем друг и говорил мне. Совершенно очаровательные люди, абсолютно мирные, добрые. Жить хочется.
– Цитата из вашего поста 2010-го. Насколько я понял, это про Антананариву: “Вонючий, криминальный город. Могут убить за 1 евро. Иностранцы – “вазá”, платят за все втридорога. Везде попрошайки и торгаши”. Как вы воспринимаете город сегодня? Как изменился ваш взгляд на него к сегодняшнему дню и как изменился сам город?
– Местные чувствуют, давно ты тут живешь или только приехал. Если давно, они тебя не трогают, что ли. Это как американские горки. Первый раз, когда едешь, боишься, а потом уже не страшно – знаешь, чем закончится. У меня было так же. Сейчас я более-менее знаю малагасийский язык, понимаю, о чем говорят, могу использовать его в нужный момент. Я видел очень много иностранцев, которые сюда приезжали и шли по моей дорожке, но не у всех получалось. Они уезжали назад, и сейчас я совершенно четко понимаю, почему: Мадагаскар относится к тебе ровно так, как ты к нему. Чем больше ты его не любишь, тем хуже он к тебе относится. И наоборот.
Швейцария, Берн, 2006 г. Илья – музыкант, студент Swiss Jazz School. За плечами – много лет в музыке, симфонический оркестр, свой брасс-квинтет. До Мадагаскара – 4 года.
– Когда переезжали, вы знали, что будете выращивать различные культуры? И что едете надолго и с серьезными намерениями?
– Не знал. По приезду я открыл туристическое агентство. Пробыл здесь три месяца и улетел сначала в Швейцарию, потом в Москву, и у меня был период времени, о котором я бы не хотел рассказывать. Когда я вернулся сюда, нужно было чем-то заниматься. Но не туризмом – я понял, что это очень сложный вид бизнеса. Во-первых, там есть потолок, в который упираешься, во-вторых, Мадагаскар – сама страна такая… здесь нет среднего класса. Здесь или очень дорого, или очень… ну, не плохо, а совсем просто. Поэтому люди, которые еще не насытились турциями и египтами, по приезду сюда очень сильно разочаровывались. Они хотели назад свои деньги, потому что в Турции за эти суммы получаешь одно, а на Мадагаскаре – совсем другое. Билет стоит черт-те сколько. Эти отрицательные эмоции были мне совсем не нужны. И заработки при этом были небольшие.
И тогда я вспомнил про своего друга старинного – он из Одессы, торгует специями со всего мира. Он предложил попробовать, и в 2011-м мы открыли с женой компанию (я уже женился здесь) и начали заниматься специями. Прежде всего, перцем. За первые три месяца отправили в Одессу около 60-ти тонн перца. Это было очень интересно, это было очень круто, развитие было бешеное.
– При этом дело было для вас новое, верно? До этого вы не занимались ничем подобным?
– Никогда в жизни я этим не занимался и не знал, о чем вообще речь. Простая терминология была мне недоступна. Например, качественные характеристики перца – его влажность, сорность, наличие примесей, его плотность (это самое главное). Не знал, что его измеряют в граммах на литр. Что есть перец тяжелый – литр должен весить не менее пятисот граммов. Литр самого тяжелого весит 600 граммов. И есть перец легкий, который не до конца созрел, пустой внутри. Он создает объем, а веса в нем нет. В процессе транспортировки зерна эти рушатся, остается труха. Мы этого не знали, всему учились. Понятно, что попадали. Но дело было продуктивное, мне очень нравилось. Жене тоже – она умеет с людьми разговаривать.
“Перца пили-пили уже высажено более 5 тыщ кустов. Планируем посадить еще столько же, как минимум. Сколько у меня уже тут было гостей, махнувших неосмотрительно рукой при предостережении, что ой мол, осторожно, попробуй сперва немножко – это очень острый перец. Все они потом кашляли, краснели, пили много воды и снова кашляли…”
– Как распределяются обязанности между вами и Сандрой в бизнесе?
– Она у меня такой топ-менеджер. Руководит всем, решает проблемы и очень хорошо это делает. Может и в министерстве договориться, и с самым бедным аборигеном. Причем не надавить на него – мол, вот она крутая, а он никто – а именно найти общий язык, поладить. Я занимаюсь финансами, продажами и помогаю в технических вещах. Сейчас у нас новый бизнес – плантация. Я ей рассказываю, как надо делать, а она, в свою очередь, объясняет это нашим работникам.
– Насколько я понимаю, нынешняя плантация, заложенная в 2017-м, – уже вторая. Но была ведь и первая, что с ней сейчас?
– Плантация в Амбандзе была арендованной, и в какой-то момент мы поняли, что это не совсем правильное решение. Просто перестали платить аренду и собирать урожай. Сложно было контролировать. Плантация находилась в тысяче километров от столицы. Нужно было жить там постоянно – даже тогда, когда не было урожая. Пока тебя нет, охранять плантацию сложно. Амбандза – хорошее, красивое место, но только если ты живешь там две недели. Или работаешь месяца три . Но год подряд я жить там был не готов. Тем более с ребенком – ему ведь надо учиться где-то.
“Ранее я был женат уже неоднократно, но все время как-то мимо, поэтому на этот раз решил традицию нарушить и посетить сперва с невестой храм. А уж потом и в ЗАГС можно, причем с задержкой в четыре года. Работает, скажу я вам! 21 апреля 2012, Антананариву”
– А с чего начинать тем, кто захочет пойти по вашим стопам?
– Могу говорить лишь про конкретные ситуации, про то, что вижу и знаю. Если приезжий хочет на Мадагаскаре заняться тем же, чем и я, ему потребуется очень хорошее, доскональное знание малагасийского языка и готовность на время закладки плантации жить практически в лесу. 6-7-8 месяцев сплошного похода. Либо нужно иметь такую жену, как моя. Без всего этого он потратит в разы больше денег. Когда в разговоре с малагасийцами появляется тема денег, я сразу из этого разговора выхожу, и дальше уже она все решает.
Это везде одинаково. Представьте себе, как будет африканец контролировать московскую контору или подмосковный колхоз. Жить при этом в городе и не знать русского языка. Как у него дела пойдут?
У меня был комментатор один. Под постом про розовое дерево, которое контрабандой вывозят с Мадагаскара. Легально его вывезти нельзя. Я опубликовал фотографии, на которых много этого розового дерева лежит возле полицейского участка. Комментатор написал, что малагасийцы – очень плохие люди, все обманщики, и вести бизнес с ними невозможно. Спрашиваю: почему так считаешь? Он: ну вот, я приехал заниматься розовым деревом на Мадагаскар. Всем платил, министрам платил, меня все кинули, и ничего не вышло. Я ему: смотри, розовое дерево есть на Мадагаскаре? Есть. Люди этой контрабандой занимаются? Занимаются, тому есть куча подтверждений. Так значит, это у ТЕБЯ не получилось. И я ему привел пример: представь, что приедет малагасиец куда-нибудь в Ханты-Мансийск или Сургут и попробует заняться нефтяным бизнесом, – что с ним будет?
“Это не легкие курильщика, это гвоздика. Слева та, что можно приобресть у вас в ашанах, а справа выращенная нами”
– Вы знаете других европейцев, осевших на Мадагаскаре, как вы? Сколько их, по вашим оценкам?
– К сожалению, у большинства людей не получается. Мадагаскар их… не знаю, дурманит, что ли. Они начинают терять контроль над всем. Или сюда за легкими деньгами приезжают, не знаю. Теряют здесь огромные капиталы, сотни тысяч долларов, и уезжают ни с чем. Но я знаю 4-5 семей, у которых получилось. Один человек занимается золотом, другой – камнями, еще один – цифровыми технологиями. Сейчас это востребованная тема – очень многие компании пытаются этот пирог распиливать, потому что населения много, надо как-то систематизировать всё.
– Глядя на фотографии неустроенной африканской жизни (мадагаскарской в том числе), часто кажется, будто там анархия. Что можно сказать про государственную власть на Мадагаскаре? Какую она политику ведет, если в двух словах? Каким образом присутствует в жизни граждан?
– Сколько я здесь живу, власть постоянно меняется. Я наблюдаю какое-то безвластие. Тут больше устроенности на районном уровне – на местах люди сами пытаются разрулить. Что касается столицы, то это тотальный беспредел. Я не имею в виду преступность – с этим тут все очень спокойно. Но при этом – воровство и коррупция.
Власть занимается собой. Одна пришла, другая пришла, третья, четвертая. Когда я приехал, здесь только что скинули бывшего президента Равалуманану. Он был молочником в детстве, потом стал хозяином молочной фабрики. Затем была оранжевая революция, ее лидером стал человек, который раньше работал диджеем, а потом стал владельцем молодежного телеканала. Его сделали «президентом переходного периода» – потому что мировое сообщество не признало итогов этой революции. Пока оно его не признавало, ВВП острова упал раза в два. Количество туристов сократилось до минимума. Полное обнищание и все на свете. Дороги строить перестали вообще, все начало разваливаться. Потом «диджей» Радзуэлина выставил на выборы вместо себя своего главного бухгалтера, так как мировое сообщество запретило избираться всем бывшим президентам. Бухгалтер (Радзаунаримамипьянина) выборы выиграл и предсказуемо перестал общаться с «диджеем» Радзуэлиной. Финансовые потоки опять шли мимо острова, и практически ничего не строилось. На последних выборах «мировое сообщество» почему-то разрешило участие «бывших» и победил Радзуэлина. Я надеюсь, что сейчас, когда его снова выбрали, он сможет реально что-то поменять. Посмотрим…
“Тут я со временем сделаю пруд. А пока мы выкопали его небольшой прототип. Глубина полтора метра, стены укреплены огромными камнями. Вода грунтовая. Теперь полив осуществляется так. Благодаря этому прудику расстояние подачи воды сокращено вдвое. Ноги грязные, зато не надо больше таскать воду за тридевять земель.”
– А какие у вас, приезжего плантатора, с этой властью отношения? Насколько много бюрократии приходится преодолевать?
– У нас были две главные проблемы. Вернее, одна, которую можно разбить на две. Главный враг плантации – это пожары, возникающие из-за того, что местные аборигены делают древесный уголь. И у них нет другого выхода, это их доход. Есть такое понятие, как ловушка нищеты – и вот они в ней очень-очень прочно. 99% хозяйств на Мадагаскаре используют уголь для приготовления пищи. Потребление просто гигантское, население страны – 26 или 27 млн человек.
Аборигену дают аванс 20 тысяч ариари – это около восьми долларов. Он делает уголь. У него есть одна яма. Он должен нарубить деревья, уложить в эту яму, закрыть ее сверху землей, поджечь, и неделю она будет тлеть. Через неделю он откроет яму, вытащит оттуда в лучшем случае 10 мешков этого угля, продаст его человеку, давшему аванс, по две тысячи за мешок. И снова получит аванс, те же самые 20 тысяч. Зарабатывает тот, кто мешки собирает и везет в город. Там мешок стоит уже 18 тысяч. Угольная мафия.
Нам надо было это дело как-то победить, и у нас получилось. Это длинная история, если все рассказывать, то и часа не хватит.
– Насколько я понимаю, многих из живущих рядом с плантацией местных вы взяли к себе на работу.
– Мы начали строить им школу, еще не доделали – хотим, чтобы они ее сами сделали, а не на готовое приходили. Помогаем им. Надеюсь, школа скоро будет готова, будем их учить. Несколько мешков одежды собрали. Плюс всякие школьные принадлежности. У нас договор – они это все не получат, пока не построят школу.
Научили их выращивать овощи. Мешок угля они продают за 2 тысячи, а тот же килограмм кабачков стоит тоже 2 тысячи, но тебе не надо ничего рубить и жечь – просто поливай, срывай и продавай. Даже просто нам носи – мы будем покупать.
“Семена разглядывают всей деревней. Сказал Роману, что если с луком у него попрет, то дальше будем пробовать томаты, арбузы и дыни. Для подготовки грядок дал ему в аренду кирку, пару лопат и лейку для полива. Сажают первую грядку – как дети, радостные и одновременно серьезные”
– На сколько учеников будет рассчитана школа?
– На всю деревню, от мала до велика. Все ребятишки – человек 28-35, в этом районе. Рядом домик учителя. Образование будет самое простое – читать-писать для начала. Но хотя бы так. Они же вообще ничего не знают.
– Какова геополитическая картина мира в сознании у местных? Что показывают в новостях? Кого малагасийцы считают соседями, друзьями, врагами?
– Они все разные. Есть те, кто учился во Франции, в России. Простые люди французов не любят. Сейчас – может, кто-то продвигает это специально – я вижу в Фейсбуке у многих моих малагасийских знакомых разные цитаты Путина, про которые ясно, что это фейк, но говорит он там что-то умное. Все уповают на Сенегал, хотят себе как в Сенегале быстрое развитие. Сенегал, Сингапур – только это у них в голове. А я не могу понять, как это вообще возможно, когда люди в дождь разрезают полипропиленовый мешок и используют его как дождевик. И живут в перекошенном доме.
Я думаю, они не знают ни про какие страны. Францию знают, и всё. Россию точно не знают. “Совети́к” в лучшем случае – и это даже не мои аборигены, а городские жители. Недавно в китайском супермаркете я покупал лампочки и пытался пообщаться с продавщицей-китаянкой на английском и французском. Сказал, что я из России – она не поняла, о чем речь.
“Начали строить школу. Дали им пару кило гвоздей, чтоб работа шибче шла. На землю по традиции льют ром, а на крышу привязывают цветы”.
– Какова социальная иерархия малагаси?
– Социальная иерархия – тонкая вещь. Попытаюсь объяснить. Недавно мы ждали какого-то человека, а я смотрю – неподалеку построили новый гольф-клуб. Небольшой, пару гектаров. При нем кафе. Я зашел, спрашиваю – что есть перекусить побыстрее? Они: есть сэндвичи и сок. А в соседнем зале шумно-прешумно. Я специально ушел подальше, сел. Принесли еду, ем, и вдруг вся эта толпа выходит ко мне. Среди них – женщинп лет пятидесяти, на 20-сантиметровых каблуках, вся затянутая. Видимо, какой-то корпоратив. И все малагасийцы – ни одного иностранца. Но говорят все друг с другом по-французски.
Это мне непонятно. Я думаю, что никогда не увижу русских, которые, находясь у себя в России, будут разговаривать друг с другом на другом языке. Причем эти малагасийцы прекрасно общаются дома с мужем и вообще со всеми на родном языке. Удивился. То есть какая-то часть общества тянется туда, поближе к кормушке. При этом малагаси очень патриотичные люди, они за Мадагаскар, конечно.
Есть деревенская иерархия, есть городская. В деревенской иерархии есть такое понятие, как тангаламе́на, это старейшина. Когда мы покупали землю, его нужно было пригласить. Как самый старый человек, который проживает в этой местности, он подтверждает, что продавец действительно владеет землей. Потому что у владельца документов никаких нет, только показания свидетелей.
Есть еще понятие «ампандзака бе» – это король племени, большого или маленького. К нему приходят за советом. Его используют на выборах. Приезжает к нему, скажем, кандидат, дает денег, и ампандзака бе всем своим – это как одна огромная семья, скажем, 200-300 человек – он им возле избирательного участка говорит, за кого голосовать, а на выходе выдает деньги.
Всего здесь, кажется, 26 основных групп населения, самые известные – ме́рина, бецимиса́рака, бециле́о, сакала́ва, и у них есть свои короли. В какой-то степени иерархия существуют, но как она работает, кроме выборов, я пока не представляю. Полагаю, просто дань традициям.
– Насколько я понимаю, вы постоянно носите с собой пистолет. В некоторых постах упоминается охранник. Когда вы начали носить с собой оружие и наняли охрану?
– Я должен сразу сказать: за все время, что я ношу оружие, я еще ни разу его не применял. Ни разу даже не доставал, кроме как для того, чтобы показать. Но объяснение очень простое. Например, работаем мы по гвоздике. Закупаем урожай, скажем, в выходные, и банк не работает. И в одной деревне рынок в субботу, а в другой – в воскресенье. Гвоздика сейчас стоит 9 тысяч долларов за тонну, а я, допустим, собираюсь купить за выходные тонн пять – за ариари. И у меня с собой три мешка денег, которые не поднять. Я подумал, что будет намного правильнее иметь и охрану, и пистолет. Насчет пистолета мы с женой решили, что стрелять лучше почаще, чтобы люди знали о нем и не пришлось применять его. Стрелять по мишеням, естественно.
“Сандра и тангаламена (старейшина) по имени Полиарсен. Спросил его, почему такое странное имя? Тот ответил, что оно составлено из двух слов: “Поли” так звали его маму, ну а папа, видимо, известный украинский министр (подумал я).”
– А инциденты с местными случались? В частности, связанные с расизмом в отношении вас. Имею в виду как жесткие наезды, так и бытовые мелочи типа оскорбительных выкриков или пренебрежительного поведения.
– Нет, это здесь абсолютно исключено. Не может быть такого, все относятся к тебе крайне дружелюбно. Может быть, только со стороны власти. Например, один раз я встал под знак “остановка запрещена”. До нашего дома было метров сто, оттуда бежала нянечка, чтобы в машину сесть. К нам подошел жандарм, стоявший на перекрестке, и сказал: “Ты че, ваза́, охренел?”. Жена сразу на него взорвалась: мол, какая разница, кто – белый или нет. Подобное случалось всего пару раз.
Была еще ситуация в Мурундаве. Я сдавал задом и чуть-чуть зацепил какую-то машину, водитель оказался капитан местного гарнизона. На повышенных тонах пообщались, после этого он, видимо, напугался и позвонил своим, пришли автоматчики. Поговорили.
Была ситуация, когда я сам на местного напал, это получилось инстинктивно. В 2011-м, по-моему. Приезжал Илья Варламов с родителями, женой и сыном. Мы шли по центральной площади, и я увидел, что малолетний карманник – лет 12-ти – прикрывает сверху курткой руку и к маме Илюшиной лезет что-то дернуть. Я инстинктивно – не знаю, как это получилось – заехал ему в ухо. Воришек было человек, может, 30, некоторые из них над этим подростком посмеялись. А он так расстроился, что попытался вырвать фотоаппарат силой. Нам повезло, что рядом, метрах в десяти, было охраняемое помещение, привокзальное кафе. Мы зашли туда, посидели, выпили пива, вызвали машину и уехали. Это все, что я могу вспомнить за почти 10 лет. С Москвой не сравнить.
“Скажу честно, что разливное в Тананариве щикарное – видите, какая рожа довольная!”
– Вопрос к вам как к музыканту. Что интересного есть на Мадагаскаре в плане музыки? Что представляет собой местный фольклор? Есть ли артисты, играющие в западных стилях?
– Есть очень интересная музыка. Есть фольклор, который непонятно откуда взялся. Например, музыка жителей плато. Там удивительный размер у песен, двенадцать восьмых. Почему не четыре четверти, а двенадцать восьмых? Как это сюда попало? Особенно учитывая, что родом местные с Борнео, а там музыка совсем не такая. Есть и европейского качества музыка, есть хорошие музыканты. Что касается побережья, то там тоже замечательный фольклор, но там уже скорее все такое заводное – много перкуссии, женщины трясут попами.
– А вам самому доводилось поджемить с местными музыкантами?
– Я играл здесь много концертов, по большей части классику. С французской оперой – “Кармен”. Очень хорошо получилось, здорово все прошло. Сыграл три сольных концерта с пианистом. В одном – барочная музыка (Скарлатти, Альбинони), второй – “Голубая рапсодия” Гершвина в переложении для трубы и фортепиано. И много играл с симфоническими оркестрами, но это меня меньше интересовало. Потому что все-таки академическая музыка на Мадагаскаре развита плохо. Народная, эстрадная музыка – шикарная, местами джаз есть интересный. А вот с классикой все плохо.
– А на каком этапе вашей мадагаскарской жизни все это было? И зачем? Ради заработка? Для души?
– Это была попытка познакомиться с людьми. Приехав на остров, я именно таким образом планировал сюда зайти – через трубу. Я ее взял с собой, сразу нашел людей, место, где можно заниматься, потом про меня растрезвонили, что есть такой трубач, умеет играть. И ко мне пришел представитель “Всемирного банка” Жозе Бронфманн. И он попросил, чтобы я поиграл с его оркестром. Потом, честно говоря, когда я набрал уровень знакомств, мне играть неинтересно стало. Потому что музыка должна приносить либо удовольствие, либо деньги. Денег – даже тех, что платили малагасийцам – мне не платили. Считали, видимо, что мне не надо.
Но это ладно. Здесь уровень другой – нет профессионализма. Когда профессиональный музыкант идет на репетицию оркестра, он свою партию уже знает досконально. Он не разбирает ее по слогам. Пришел, сел, играешь. А здесь же начиналось: я свое все знаю, а они друг другу подсказывают – здесь не так, а здесь вот так. Я им говорю: ребята, давайте вы месяца три порепетируете, а потом меня позовете. Но это – только о классике, с остальной музыкой здесь все нормально.
Дети – Иван и Александра
– Следите за новостями российской политики и общественной жизни? Как оцениваете новости с родины?
– Я стараюсь меньше интересоваться этим. Довольно давно отключил антенну, но все равно есть интернет, и грубо говоря, компьютер – это единственный у меня русскоговорящий пользователь. Поэтому не получается совсем устраниться. Что-то читаю.
– А в России бываете?
– Последний раз был на свадьбе старшей дочери в 2015 году. Был в Питере, Челябинске, Кургане и Ханты-Мансийске.
– Какие планы на ближайшие годы? Не собираетесь ли переезжать с Мадагаскара куда-то еще?
– Мне здесь нравится, я здесь остался уже навсегда, это совершенно точно. Я сейчас хочу запустить плантацию, и после того, как она будет работать, подождать год-полтора-два и отправиться в большое путешествие по России. Показать сыну, дочке, жене Россию. Я планирую взять (купить скорее всего) в Питере какую-нибудь машину, доехать как минимум до Иркутска (там у меня хорошие друзья), а тогда уже решим, что с этой машиной делать. У меня внук в Ханты-Мансийске живет, я его не видел ни разу.
– Хочу коротко спросить про вашу первую эмиграцию, швейцарскую. Как пришли к ней? Как вам жилось в Швейцарии?
– У меня всю жизнь одна проблема: когда я упираюсь в какой-то потолок, мне становится тяжело. Году, наверное, в 94-м я устроился на работу в Красноярский театр оперы и балета. И с первого дня работал солистом оркестра, концертмейстером группы труб. Мой первый месяц был страшным, я сыграл порядка 24-х премьер. Представьте себе – каждый день премьера. Но со временем – год, другой, третий – я практически все стал играть наизусть. А мне было всего-то лет 25. И получается, что я уперся. Чтобы как-то развиваться, я собрал брасс-квинтет. Такой коллектив из двух труб, валторны, тромбона и тубы. Сначала играли в Красноярске – выпускные в школе, корпоративчики и все такое.
“Это концерт нашего училищного диксиленда. Время действия 1988 год, Курганское музыкальное училище имени Д. Шостаковича”
А потом нашему оперному оркестру предложили выехать на гастроли в Германию. Человек, который приглашал, спросил у дирижера: а есть ли у вас брасс-квинтет? Тот говорит – есть. И тогда весь оркестр поехал на три дня, а квинтет на три месяца. Началась моя жизнь уже немецкая. Там я познакомился с одним немцем, с которым мы до сих пор дружим. Создали с ним в Германии компанию и начали заниматься гастролями музыкантов в Европе. Занимались-занимались, и я опять понял, что всё, потолок. Осознал это, и стало так грустно, что я не знал, как дальше жить. Решил поехать в Берн поступать в Swiss Jazz School, Швейцарскую джазовую школу. На удивление поступил. Ну, а дальше известно.
Понравился этот материал? У нас на “Пассажире” есть еще много интересного! Лучшие статьи за 2018-ый год можешь посмотреть здесь, а чтобы следить за новыми публикациями, подпшись на сообщества журнала “В контакте” и Facebook, листай нашу страничку в Instagram или смотри канал в Telegram.
