Представьте: женщина из Баку и Москвы – в городке на севере Пакистана. Осваивает тандыр, учит урду и открывает свой бизнес. Светлокожий ребенок, ее сын, – в пакистанской школе среди местных детей. Каково это? Каково это, когда речь идет не о туристической поездке, а о твоей реальной жизни год за годом? Матанат Икбаль и ее сын Султан рассказали «Пассажиру» о своих шести годах в Пакистане, и это невероятная история.
С чего начинался наш Пакистан
Матанат: Мой сын Султан родился в 93-м. Мы встретились с его отцом в Москве. Поженились, родился ребенок. Потом у мужа возникли трудности с визой, и он уехал домой в Пакистан. Собирался вернуться к нам, но по прилету в Москву его почему-то не выпустили из Домодедово, а я в это время была на работе. Мне передали, что он звонил, и я поехала в аэропорт. Добралась и выяснила, что они меня не дождались и депортировали его обратно.
Он пакистанец. В те годы многие девчонки выходили за иностранцев, обычная история для 90-х. Не скажу, что была большая любовь, но человек показался нормальным. У него в Англии жила тогда мать. Брат его до сих пор там живет, и много других родственников в Европе – во Франции, в Норвегии. Нормальная такая семья. Мне казалось, что я буду обеспечена и все прочее.
После того, как его депортировали, надо было что-то предпринимать. Султану 4 года, ребенку нужен отец. А мужу нужна жена. И мы решили лететь в Пакистан. Сперва отправились с Султаном в Баку (я родом оттуда). Там получили визы, взяли билеты и улетели в Карачи.
До этого у нас уже была пробная поездка в Пакистан. Ездили на 2 месяца, когда Султану было полтора года, и вернулись, потому что меня ждали на работе, и не все вопросы были закрыты по Москве. Первая поездка не была радостной, и вовсе мне не понравилась. Тогда же я поняла, что муж не такой уж состоятельный. Потихоньку начали глаза открываться, но деваться-то уж некуда.
Он пакистанец. В те годы многие девчонки выходили за иностранцев, обычная история для 90-х. Не скажу, что была большая любовь, но человек показался нормальным.
Султан: Мои дедушка и бабушка родом из Ирана. В Баку родилась мама и многие другие родственники. Баку мы все очень любим. Но этнически мы иранцы. У нас до сих пор есть родственники в Тебризе.
Я родился в Москве, и мои самые первые, отрывочные воспоминания связаны с ней. Смутно помню наш первый приезд в Пакистан: горы, много машин и автобусов, жара, духота, все чего-то ждут, атмосфера нервозная, какое-то тесное узкое пространство.
Добро пожаловать в Карачи
Матанат: И вот мы снова в Пакистане. Прибыли в Карачи. К северу страны, где жил муж, ближе добираться через Лахор, но прилетели мы именно в Карачи – так вышло. В аэропорту муж первым делом дал мне национальную одежду – в Пакистане нельзя ходить в джинсах, платьях или с открытой головой. Ночевали в Карачи. Встречали нас нормально. Был готов плов, все эти специи… Первый день – ничего не можешь есть, ничего не можешь пить, все не твое, все непонятное. И клопов в этом доме было до чертиков. Когда только прилетел и ничего не знаешь о стране, ни языка, ничего… Было сложно.
Утром сели в поезд и отправились на север, в город Кариан – вернее, в деревню рядом с ним. Ехали в основном по пустыне, иногда проезжали небольшие города. Вокруг антисанитария, у меня ребенок на руках… Думала лишь о том, как бы к нему чего не прилипло.
В Лахор прибыли поздно ночью, часа в 2-3. На остановках все выходили в туалет. Хотя как таковых туалетов в пустыне не было: мужчины налево, женщины направо. Кто где найдет место, там и садится. Там культура другая – даже в городе мужчина может просто подойти к канаве, присесть и справить нужду. Это нормально. И вот представьте себе: приезжает женщина из России, где все-таки европейская культура… Видя все это впервые, приходишь в ужас.
Из Лахора ехали на автобусе. Автобусы – огромные машины, летящие со скоростью света, груженые-перегруженые, расписные, грязные. Внутри все сидят друг у друга на головах – и мужчины, и женщины (когда дело касается общественного транспорта, неважно, какого ты пола – все сидят друг на друге).
Как пользоваться тандыром: гóри в пакистанской деревне
Матанат: Мы поселились в деревне рядом с Карианом. Первые два года – изучение языка, безделье, домашние заботы. Занималась ребенком, вместе с мужем строили дом. Тот, где поселились, был маленький, но у мужа было достаточно много земли и еще до нашего приезда был заложен, а потом построен хороший большой дом. В него переехали через полтора года.
Деньги нам высылали из Манчестера брат и мать мужа. На них мы, в принципе, и жили. Большая часть уходила на строительство, на жизнь оставалось совсем мало. Жили не впроголодь, конечно, но и не разгуляешься. Я не могла взять, например, и просто поехать в Кариан, чтобы купить себе одежды. Не могла одеться и обуться так, как хотела. Не было того, что в прежней жизни всегда могла себе позволить. Поэтому все, что нужно, я шила себе на машинке.
Научилась печь хлеб в тандыре. Со всей деревни жители приходили к огромному древнему дереву, под которым стоял большой тандыр – глиняный, похожий на огромный кувшин, вкопанный в землю. Там сидела женщина и пекла лепешки для всей деревни (в том числе и летом, на жаре за 40 градусов). Каждый приносил ей тесто, и она пекла. Плату брала либо тестом же, либо совсем небольшими деньгами. Но денег у меня не было. В общем, я делала тесто, но месила его не так, как они, неправильно – они-то с детства это умеют, а я делала как попало. Принесу его этой женщине, она посмотрит – и швырнет тесто кому-нибудь из женщин, которые сидели вокруг. И кто-нибудь его домесит.
Я понимала, что они все время говорят обо мне. На урду я еще не говорила, но знала, что иностранок они называют «гóри », и часто слышала это слово – «вот гори пришла». Со временем это надоело, и я сказала мужу: “Делай дома тандыр, а то сколько можно туда ходить и слушать, как они меня обсуждают. Достали!”. В общем, пришел к нам мастер и сделал тандыр дома.
Печь в нем меня научили родственники (недалеко от нас жил дядя мужа со своей семьей – прекрасная семья, прекрасные дети). Все они относились ко мне с большим уважением. Руки я, конечно, хорошенько обожгла, но научилась. Надо двумя руками быстро его открыть и успеть в этот горячий до невозможности тандыр сунуть смоченную водой ладонь и прилепить лепешку на стенку. Когда видишь, что самые верхние лепешки готовы и начинают отходить от стены, тогда быстро их всех вынимаешь.
Первые два года я не понимала, нравится мне в Пакистане или нет. Очень много всего произошло в эти годы. Когда мы уехали из деревни в маленький провинциальный городок, вот тут-то я и встряхнулась от депрессии, от глаз деревенских, от вечной нехватки цивилизации и от много чего еще. Единственное, по чему скучала, так это по еде, причем не по домашней, а для застолья.
Я понимала, что они все время говорят обо мне. На урду я еще не говорила, но знала, что иностранок они называют «гóри », и часто слышала это слово – «вот гори пришла».
Как бы объяснить? Для поминок либо для свадеб приезжал специальный повар и в огромных казанах готовил плов, курицу, мясо козла, а если хозяева богатые, то и верблюда. Ммммм, как это было вкусно! Я с удовольствием ела именно такую еду, потому что она не была чересчур перченной, соленой или приторной. Все было в меру – до сих пор помню вкус. Сама я готовила свою еду, по чуть-чуть использовала перец – надо было привыкать к местной кухне. Такого изобилия овощей я еще нигде не видела. И никакая часть овощей не выбрасывалась. И конечно, готовилось все с большой дозой жгучего красного перца – 2 столовых ложек (а то и больше) на маленькую кастрюлю. Султан так и не привык к их еде, и приходилось для него отдельно готовить.
Султан: Я, как и все, носил шалвар-камиз. Это очень удобно, мне нравилось.
Молоко в пакетах там не продают. За молоком идешь к людям, у которых есть корова. Мне почему-то никогда не наливали, и мне приходилось самому доить этих коров в бидоны, принесенные из дома.
С мамой дома мы говорили на русском. Поначалу. Через полгода жизни в Пакистане я уже начал разговаривать на урду. Мама чуть позже. Правда, она язык до сих пор помнит, а я забыл.
Под полами бурки, за стенами медресе
Матанат: Мечетей там очень много, в каждой деревне обязательно есть по одной-две. Я, конечно, мусульманка. Религию уважаю. Меня никто в это не тянул, не заставлял, не требовал. Со временем, как и местные женщины, я стала закрывать лицо полностью, мне это вдруг понравилось. Не потому, что я ушла в религию, а просто понравилось. Закрыть лицо или нет – каждая выбирает сама. Интересно, что если женщина закрыта и ходит по рынку, ее все равно все узнают по каким-то… не знаю… по пальцам, может. По голосу. Видны разве что руки и пальцы ног. Но все однозначно знают, кто это. И я тоже других узнаю – все-таки местечко было маленькое, провинциальное.
Вообще женщины там полусвободные. Они встречаются, у них прекрасно проходят свадьбы. Как-то была на свадьбе, где у женщины было такое декольте, что у меня глаза на лоб полезли – после всех этих пакистанских запретов. Девочки находят мальчиков, мальчики – девочек, как бы за ними не следили. Хотя раньше 16-ти лет они стараются своих девочек замуж не отдавать, а сначала дать образование по максимуму.
Это касается и мальчиков. Когда мы приехали, Султан пошел учиться в медресе, и я этому не препятствовала. У него были большие успехи в учебе.
Султан: Медресе – не основная школа, а религиозная. В нашей деревне была только такая. Впрочем, муллы обучали также грамоте, математике, урду.
Со всеми этими медресе у меня связаны негативные воспоминания. Как правило, муллы были очень противными людьми. Наверняка вы в курсе, что среди них есть определенный уровень педофилии – я думаю, процентов 90. Помню, на занятиях дети сидели на скамеечках и читали коран, а во главе круга мулла – сидел на полу, прислонившись к стене. Вокруг него ученики. Все по очереди подходили к нему и рассказывали что-то из корана. И вот ты садишься рядом с ним, отвечаешь, правой рукой листаешь страницы, а твоя левая рука у него в яйцах, держит их. Не знаю, что там бывало с детьми дальше, потому что я несколько раз менял медресе. С дальнейшим мне столкнуться не довелось. Часто сообщают о педофилии со стороны католических пасторов, но в Пакистане и Индии, я думаю, такое случается на порядок чаще.
Впрочем, там это и среди обычных людей водилось. Много было противных личностей. И вообще народ там на сексе, можно сказать, помешанный. Вероятно, это из-за большого числа культурных и религиозных ограничений, из-за архаичных традиций и консервативности, которая не дает женщине ходить с открытым лицом, запрещает юноше просто подойти к девушке на улице и заговорить. Видимо, это создает определенный невротизм.
На что жить в пакистанской деревне, или слава эмигрантам
Султан: Как-то раз мама чем-то занималась на крыше – возможно, вешала постиранное белье. Мы тогда еще жили в деревне, и дом стоял границе с джунглями. Справа – джунгли, слева – огромные поля. И где-то в этих полях женщина с мужчиной занимались сексом. Мама знала их обоих. Женщина была не то замужем, не то вдова, а мужчина был женат, то есть друг к другу они отношения не имели. Вот такая история измен в Пакистане. Мама позвала моего отца – смотри, мол, каков твой народ. Папа тогда был настроен националистически и патриотически, всегда защищал ислам и пакистанцев. Из-за этого они с мамой нередко ругались, когда мама указывала на недостатки пакистанской жизни.
В целом пакистанцы очень добродушные, порядочные. Во всяком случае были такими тогда. Таким я запомнил их менталитет. Но, если они добрые, то всецело добрые. И наоборот. Добро со злом в очень близком контакте. Хорошие люди рядом с плохими. Я все же был ребенком, но по маминым рассказам там много добрых людей. Есть просто отдельные личности, отдельные контингенты, которые учатся на одном и том же опыте и передают его из поколения в поколение. Муллы с их педофильскими наклонностями – как раз из этой серии.
Люди в Пакистане ближе к природе. Когда мы там жили, электричество имелось только в городах побольше и побогаче – в Исламабаде, в Кариане, в Гуджрате, у нас в Лаламусе. В деревне, где мы жили до этого, электричества не было, и с заходом солнца место погружалось в полную тьму. В домах зажигались свечи, керосиновые лампы. И это было здорово. Летом, когда из-за жары невозможно было спать дома, мы поднимались на крышу и спали там. В Пакистане очень красивое небо, был виден практически весь млечный путь. Мы с отцом часто лежали вместе в обнимку и смотрели на звезды.
Матанат: В годы, когда мы там жили, стали появляться компьютеры и интернет, мобильные телефоны. В каждой семье есть человек, который живет вне Пакистана – в Америке, в Европе, в Саудовской Аравии. Уезжают на заработки и потом тянут за собой родных… А те, кто остался на родине, на текущие из Европы деньги вполне хорошо живут. Строят себе хорошие дома. Ведь все очень дешево. Посылает из Европы пакистанец семье 300 долларов каждый месяц – и на эти деньги можно отлично жить. Даже на 100 долларов в месяц у тебя каждый день будет на столе мясо, ты сможешь хорошо одеться и один раз в месяц сходить в ресторан. А если присылают 300-400 долларов, тут уже и дом можно построить.
Рабочая сила там очень дешевая, очень. Я платила своей служанке 300 рупий, это примерно 5 долларов. В месяц (правда, не за полный рабочий день). Иметь служанку там было принято. Конечно, я и сама могу сделать все по дому, но мне удобно было прийти из салона с работы и чтобы что-то уже было сделано. И материалы достаточно дешевые – кирпичи. И дешевая рабочая сила.
В каждой семье есть человек, который живет вне Пакистана. Посылает из Европы пакистанец семье 300 долларов каждый месяц – и на эти деньги можно отлично жить.
Султан: Дома в деревне были каменные или кирпичные. Довольно небольшие. Люди, как мама говорила, там беспечные – почти у всех действительно есть родственник за границей, который присылает им деньги на строительство. Но не сказал бы, что все жили хорошо. Наши родственники были довольно бедны. Но они очень хорошо относились к маме. Нас очень любили и уважали. Хотя все равно относились как к чужестранцам.
Мой дедушка служил в британской армии. На этом основании он имел право на переезд в Британию, получение гражданства и получение английской пенсии. Сам он правом этим воспользоваться не успел, умер, но воспользовались бабушка с дядей. У дяди там туристический бизнес, а бабушка стала получать пенсию, и этими деньгами они нам тоже помогали.
Лаламуса, что под Гуджратом: новая жизнь в новом месте
Матанат: В деревне за два года я многому научилась, стала понимать местную культуру. Я такая – все, что вижу, вбираю в себя. Через два года мы переехали в город Лаламуса. Брат дал мне денег, и на них я открыла там салон красоты. По жизни я умела немного стричь, хотя это не было моей профессией. По крайней мере я знала, как стричь концы. Где-то что-то подсмотрела, попортила голов десять или больше и в итоге научилась стричь нормально. Научилась мехенди делать – это когда хной рисуют на руке. Прекрасно умела и умею рисовать, да и трафареты для узоров имелись. В общем, надо постараться – и все. Я прошла маленькую школу, купила все необходимое и открыла свой салон. Стала зарабатывать деньги, стали появляться свои ученицы – в какой-то момент их было почти 50.
А еще через два года после приезда в Пакистан я заговорила на урду. Но сперва пришлось исправлять пенджабское наречие. Я и не знала, что на нем говорю, долго потом путала. Исправляли уже меня мои ученицы.
Мы начали выезжать в Исламабад, Лахор, Карачи. Для любого пакистанца это мечта – попасть в Исламабад. Чистота, красота, культура, по всему. Спросите меня, в каком городе я хочу пожить, и я выберу Исламабад. Это не Москва, не Питер, не Баку, не Америка и не Франция… сколько я уже увидела всего, но выбрала бы Исламабад. Безумно красивый, безумно чистый, цветущий, необыкновенный город. Очень мне понравился. Заходили в кафе, рестораны. Еда там была совсем другой, не как в деревне. Однажды мы поехали в рыбный ресторан. Раньше я никогда не была в рыбных ресторанах, даже не знаю, были ли в Москве такие рестораны. Изобилие и рыб очень меня удивило – глаза разбегались, а вкус был такой, что не описать. В больших чанах, полных кипящего масла, жарили рыбу целиком. Мы ее до конца съесть не могли и забирали с собой.
Я открыла свой салон красоты. Стала зарабатывать деньги, стали появляться ученицы – в какой-то момент их было почти 50.
Султан: Мама открыла свой салон прямо в нашей квартире. Там мы жили, в основном, вдвоем – с отцом уже развелись к тому времени. У мамы появился другой мужчина.
Лаламуса похожа на один огромный базар. Город расположен по две стороны от огромной трассы. Сначала мы жили на правой стороне, именно там у нас была служанка. Кстати, я лишь недавно узнал о том, что она была. В Кембридж-скул, школе, где я в том время учился, у меня был друг, очень хороший парень. Однажды мы украли у родителей 500 рупий, чтобы купить калькулятор, который нам очень понравился. Наши семьи дружили, взрослые узнали о краже, и заставили нас вернуть и калькулятор, и деньги. Нас отчитали и хорошенько надавали тапочками по жопам. С физическими наказаниями детей там по-разному, зависит от семьи. Были и очень жестокие семьи, и очень добрые. Хотя вообще жестокости там очень много. И я тоже с ней сталкивался.
В Лаламусе мы жили на маленькой улочке. Напротив нашего дома был зал с игровыми автоматами, в который надо бросать монеты – четыре кнопки и рычаг. Там обычно околачивалась одна и та же компания детей – ребятишки очень бедного, трущобного вида, грязные, вонючие. У них было что-то типа клана. Все из из очень неблагополучных семей, и их было очень много – и совсем малыши, и подростки. По сравнению со всеми пакистанскими детьми я был очень светлокожий. Сейчас я смугловатый, но тогда был очень светлый, по сравнению с ними, коричневыми. На их фоне я всегда выделялся, и им это не нравилось. Как-то раз я сцепился с одним ребенком из того клана после того, как тот обозвал меня “антИ” (если я не путаю, этим словом в Пакистане называли мужчин-трансвеститов, и, когда меня так обзывали, я всегда реагировал очень резко и набрасывался на обидчиков). Я был его старше, мне было 9, и я хорошенько его отмутузил. Решив, что враг повержен, я шел домой, и тут в меня сзади летит кирпич. Меня успел предупредить друг, и вовремя отвернулся и убежал. Через какое-то время до меня начали докапываться старшие братья того мальчика, довольно бандитского вида парни. Тогда к маме и приставили охранника, который нас крышевал. Самое удивительное, что с тем мальчиком и его друзьями я потом подружился, и обзывать меня перестали.
Десять палок за плохую отметку, или порядки пакистанских школ
Матанат: В Лаламусе Султан пошел уже в 1-й класс. Точнее даже сразу во второй класс, в шесть лет. Он учился в Кембридж-скул – она так называлась, потому что учили по кембриджской системе. Намного вперед шли.
Всего Султан сменил три школы после медресе. Из деревни отец его возил в городскую школу в Кариан на велосипеде. Потом переехали в Лаламуса, и там он учился еще в двух. В одной из них его обижали, и он не захотел там учиться. Иностранец, белый ребенок. Зависть, наверное. Здесь, в России, могут загубить ребенка, то же самое и там.
Султан: Сначала я ходил в медресе в нашей деревне, а когда чуть повзрослел, отец стал возить меня в другую школу. Она была очень большой – не сравнить с российскими. 4-5 этажей, широкое здание, рядом огромное поле для крикета – там его очень любят, я тоже играл. Там было относительно хорошо. Все были детьми и не понимали, кто есть кто. Ко мне относились, как к своему.
Из той школы я мало что помню, кроме отдельных моментов. Однажды, дурачась, я засунул ластик в нос, чтобы удивить остальных, и не смог вытащить. Руководительница класса вызвала папу, тот отвез меня в клинику, и там резинку вытащили. Но вообще там было очень хорошее время. Все ко мне очень хорошо относились, и никаких проблем у меня не было. И учителя были хорошие.
По сравнению со всеми пакистанскими детьми я был очень светлокожий. На их фоне я всегда выделялся, и им это не нравилось.
В Лаламусе я некоторое время ездил в Кембридж-скул. А потом я перешел из в школу для мальчиков, которая называлась Навида-Сахар. И там все стало очень плохо. Не сразу, но вскоре. Нас постоянно били палками. Палки примерно 50-60 см длиной, бывали деревянные, бывали железные, круглыми или плоскими могли быть, мне кажется, что находили, тем и били… За плохую оценку – десять ударов по вытянутым рукам. Именно тогда я начал плохо учиться. Я был ребенком и еще не понимал, что бить за оценки – это что-то плохое. Так прошел год, и мама ничего не замечала. А когда заметила, пришла в школу и устроила жуткий скандал.
Учитель, с которым я ладил хуже всех, был бывшим полицейским. Высокий усатый мужик. Все эти проблемы повторялись почти каждый день на разных уроках. Но чаще всего с ним. Получаешь оценку ниже пяти или шести – и получаешь палкой по рукам. Не знаю, как это вышло, но после того, как начались эти проблемы с тем учителем, против меня настроился и класс. Я дрался как минимум раз в неделю, а то и каждый день. При этом я был выше и сильнее пакистанских ребят. Но и мне порой доставалось. Когда пакистанцы дрались между собой, их разнимали. А когда дрался я, нас особо не стремились разнять.
Прощай, Пакистан!
Султан: Помню, как однажды меня укусила собака, еще когда мы жили в деревне. Вернувшись из медресе, я подошел к забору, которым был обнесен дом, и стал стучать в железную дверь. Папа был дома и должен был открыть мне, но в тот момент он спал. Я не знал, что делать, и решил прогуляться. Со стороны поля были канавы, разносившие воду. Я увидел щенят, подошел к ним, и вдруг неизвестно откуда выскочила их мама и укусила меня за ногу, причем очень основательно – моя икра была разорвана. Я кое-как убежал от нее, залез на водосток и стал ждать, пока собака уйдет. Потом добрался до дома и снова долго стучал в дверь. Мама тем временем пошла за молоком к тому большому дереву в центре деревни. Вернувшись, она и открыла мне дверь.
У нас были большие проблемы с деньгами, их постоянно не было, отец все время просил в долг у кого-либо в деревне. Маму очень уважали, и ей всегда давали. А вот отцу – нет. После укуса собаки нужно было везти меня в больницу, требовался транспорт. Машин в деревне не было, у всех были лишь скутеры, но и скутер отцу никто не давал. А когда пошла просить мама, ей сразу дали. Это была одна из ситуаций, которая подтолкнула родителей ближе к разводу. Помню, тогда уже начинались сумерки, был закат. Вообще там было очень красиво, действительно красиво.
Матанат: Мы уехали из Пакистана, потому что я развелась с мужем. Отношения уже испортились. Конечно, к тому времени я уже и урду хорошо знала, и много было людей для общения, много учениц. Весь город меня знал, я знала весь город. Но постоянно мешали родственники – мол, давайте уже обратно соединяйтесь, делайте то, делайте это, начали ставить мне какие-то условия, лишь бы мы оставались вместе. Но вы же знаете, если мужчина и женщина расходятся – значит, расходятся. Если не живется вместе, значит, не живется. Ну, мы и вернулись в Россию. Бизнес я продала своей же ученице. Купили достойно, не мелочились, заплатили мою цену. Бизнес был очень хороший.
По сей день со мной осталась пакистанская кухня, до сих что-то я готовлю оттуда. Язык помню. С кем-то общаюсь до сих пор по скайпу. Тоскую иногда по тем местам. Есть ностальгия, хотелось бы поехать туда когда-нибудь. Но здесь жизнь и работа совсем другая, все идет в другом русле. Тащиться туда сейчас… Кто-то примет меня там с распростертыми объятиями, у кого-то на меня осталась обида. Многие в Пакистане после развода супругов уже не принимают бывшую жену. А вот Султан, может быть, когда-нибудь туда еще съездит с отцом. Но никого плохим словом я там не вспомню и ни про кого не скажу плохого. Для меня это была большая школа и большой опыт. Там я себя чувствовала королевой, скажем так. Такого уважения, как я получала там, здесь я никогда не получу. Если тут оно от ограниченного круга, то там – от целого города.
Новая жизнь в России
Султан: Сначала мы вернулись не в Россию, а в Азербайджан, в Баку, и примерно полтора года жили там у бабушки. Потом переехали в Санкт-Петербург, а затем в Ленобласть, к дяде, который нас прописал в своем городе.
Приехали мы летом – тут было очень свежо, очень зелено, я был в восторге. Очень понравилась природа. Ездил на рыбалку с соседом. В то время, это был 2006-2008 гг., была эра гопомании, и контингент вокруг меня был соответствующим. Но я быстро адаптировался к любым условиям – благо, меня этому научила мама.
В Ленобласти я начал ходить в обычную русскую школу. И ощутил, насколько здешняя культура холодная, контраст почувствовал в полной мере. Хотя Навида-Сахар чем-то напомнила мне здешние школы. Впрочем, все было не столько на ненависти, сколько… даже не знаю, как описать. Атмосфера не была теплой, не было искренности, теплоты чувств, солнечности. Все как бы на расстоянии друг от друга. Хотя у меня появилось много друзей, я со всеми общался. Сталкивался и с ксенофобией. А еще я поначалу не понимал шуток. В Пакистане и в Азербайджане не был в ходу жесткий юмор, с подколками. Там уважение формировалось на основе любви, здесь – на силе. Правда, может быть, дело было в подростковом возрасте. И да, здесь началось подростковое время – когда мы сюда приехали, мне было 13 лет. Здесь же я впервые попробовал наркотики и алкоголь.
В России я поначалу не понимал шуток. В Пакистане и в Азербайджане не был в ходу жесткий юмор, с подколками.
Приехав в Россию, я чувствовал, что очень многого не знаю. Я пропустил несколько классов, но понял, что в России, в отличие от Азербайджана и Пакистана, люди акцентируют внимание на логике, механике, знании каких-то практических вещей. Да, в Пакистане много людей интеллигентных и умных, но, на мой взгляд, им не хватает какой-то систематики в голове. Они видят картину в целом, но не видят ее устройство изнутри.
Здесь я учусь. Два года отработал медбратом в реанимации, потом поступил в медицинский университет, и сейчас на пятом курсе. Учусь на врача общей практики, планирую стать иммунологом – учиться осталось еще два года.
Понравился этот материал? У нас на «Пассажире» есть еще много интересного! Лучшие статьи за 2018-ый год можешь посмотреть здесь, а чтобы следить за новыми публикациями, подпшись на сообщества журнала «В контакте» и Facebook, листай нашу страничку в Instagram или смотри канал в Telegram.
