Обеты молчания, раздолбанные тонированные «девятки», водители-гомофобы и полицейские-планокуры – публикуем продолжение рассказа нашего читателя Александра Череухова о путешествии автостопом на хипповский Утриш. Первую часть – с попутчиками-гусеводами, пальцами, закатанными в асфальт, и сорокоградусной за рулем фуры – можно почитать тут.
Юг России – это станицы, укутанные соломой и нескончаемые поля адамантового цвета. Это прогорклый запах подсолнухов и далёкая бахрома домиков на горизонте. Рассвет цвета сомон и мягкий звук «г». Пакгаузы и стапеля на взморье. Навесы и маркизы, загораживающие солнце над дворами и лавочками. Долины, утопающие в пении птиц и звуках плещущейся воды. Разомлевшие от жары стаи псов, дремлющие в бедной тени иссушенных кустов. Отголоски армянского языка на улице и вытоптанные пастбища. Рыбаки, несущие свои сырые мерёжи, в которых рыбы хватают склизкими губами разогретый воздух. Ультрамариновое небо и обжигающая глотку чача.
До Ростова оставалось семьдесят километров, когда минивэн, на котором я успешно преодолел расстояние аж от Тульской области, заглох.
– Может, толкнём? – предложил я.
– Какой «толкнём». Машина две с половиной тонны весит. А тут дорога в гору.
– Ммм, да. Эвакуатор вызвать надо.
– Вызову. Часа на два мы тут, наверное, застряли. Тебе, я думаю, нет смысла с нами тут сидеть.
– Ну, я тогда пойду.
– Не хочешь напоследок историю про коррупцию на стройке дорог? – оживился Михаил.
– Нет, спасибо.
– Тогда давай.
Совсем скоро около меня остановился мужик на побитой «Скании». Он подвёз меня до поворота на Краснодар, где меня подобрал совсем молодой паренёк, сварщик, на «Жигулях». У машины на внутренней стороне пассажирской двери вместо обивки был прикручен деревянный лист. От него я узнал термин «морячки». Так пренебрежительно-ласково аборигены юга называют тех, кто летом штурмует пляжи и пансионаты. «Морячков» принято «дурить», но «не наглеть при этом».
Когда сварщик высадил меня, до Краснодара оставалось ещё около 300 километров. По обеим сторонам трассы свисали монструозные подсолнухи и молодые кукурузные початки, а чуть поодаль тянулись виноградники.
Вот мы в своё время гуляли, бегали от местных, ходили в поля, дрались и… и… – он вдруг захлебнулся в потоке своих слов, – и… трахались… с бабами! – на выдохе выпалил он, затем резко повернулся ко мне всем телом (необъятный живот его при этом упёрся в руль) и перешёл на свирепый свистящий шёпот. – А сейчас что! Одни пидары! Да, появляется много пидаров! Повсюду они сейчас! Вот ты, – он весь вытянулся так, что его лицо было практически рядом с моим, – ты – пидар?
На обочину откатился небольшой грузовичок.
– Садись, подкину километров сто в сторону Краснодара, – сказал мне водитель, едва я успел открыть дверь.
Прыгаю в кабину, и меня тут же начинает сканировать глазками-бусинками стокилограммовый мужик, с огромной обритой головой. Щёки свисают чуть ли не до колен, мясистый нос тяжело и громко выдыхает воздух, широкий лоб весь в капельках пота, рот всё время чуть приоткрыт.
– Владимир, – прохрипел он со своего места, и мы тронулись.
– Как дела? – спрашиваю я.
– Всё нормально…
– Куда едете?
– Туда…
– Давно дальнобойщиком работаете?
– Давно…
– И как? Нравится?
– Всё нормально…
Вы тоже подумали, что этот человек не совсем настроен общаться? Вот и я тоже так решил. Владимир же, как выяснилось, очень хотел поговорить. Он заметил, что я больше не пытаюсь построить с ним диалог и начал спрашивать меня сам.
– А ты откуда? – с хрипотцой поинтересовался дальнобойщик.
– Из Нижнего Новгорода. Были там?
– Нет… не был… слушай, пиво «Окское» – оттуда?
– Ну да.
– Вот, я люблю пиво «Окское»… с водкой его смешаешь и… да…
– У нас там памятники ещё всякие есть, Кремль, не только пиво, – сделал я робкую попытку.
– Я не знаю…
И он продолжил задавать свои тягучие и бессмысленные вопросы, которые требовали лишь односложных ответов. Это был не Владимир, нет. Это был слон. Толстокожий мамонт, обитающий в своём мирке, до которого не достучаться без пива «Окское», разбавленного водкой.
– Вот…эта…я, когда в Чечне воевал… генералов возил!
– Вы были в Чечне? В какой кампании?
– Во второй…
– И как? Что там было? Что видели?
– Да ничё… Нормально всё было…
– Понятно.
У Владимира пиликнул телефон. Он долго и въедливо смотрел на экран. Потом перевёл свой пудовый взгляд на меня. И снова принялся извлекать из себя свои мертворождённые слова:
– Вот вы – молодёжь. Вы – не как мы.
– Это логично.
– Что логично? Что логично-то? – темп речи Владимира неожиданно участился.
– Логично, что одно поколение отличается от другого. В разное ж время живём…
– Да, в разное, – речь всё более ускорялась, глаза начали лихорадочно бегать из стороны в сторону. – Вот мы в своё время гуляли, бегали от местных, ходили в поля, дрались и… и… – он вдруг захлебнулся в потоке своих слов, – и… трахались… с бабами! – на выдохе выпалил он, затем резко повернулся ко мне всем телом (необъятный живот его при этом упёрся в руль) и перешёл на свирепый свистящий шёпот. – А сейчас что! Одни пидары! Да, появляется много пидаров! Повсюду они сейчас! Вот ты, – он весь вытянулся так, что его лицо было практически рядом с моим, – ты – пидар?
Такой внезапный, наивный и больше присущий незрелому подростку, а не здоровому мужику, видевшего войну и смерть, вопрос заставил меня улыбнуться.
– Нет, – говорю я с полуухмылкой, – не пидор.
– А чего это ты так отвечаешь?
– Как?
– Со смехом. Тебе что, смешно? – здесь он уже почти визжал, а слюна его забрызгивала приборную панель.
– Я просто ответил.
– Нет, ты так сказал, как будто ты сожалеешь, что ты не пидар!
– О, – говорю я, – Ваш поворот.
Да, мне повезло. Именно здесь и сейчас наши пути расходились. Владимир съёхал с трассы и я, в полной тишине, находясь под его разъярённым бычьим взглядом, выпрыгнул из грузовичка и пошёл своей дорогой. А где-то на небесах тихонько улыбался себе в бороду дядюшка Фрейд.
Южная ночь
Я стоял под небольшим железнодорожным мостом. Ни одного фонаря и только бескрайняя, зловещая степь кругом. Я почти на ощупь направился в нужную мне сторону. Не прошёл и ста метров, как увидел два голосующих силуэта на обочине.
– Привет! – крикнул я и помахал им рукой.
Первой, кого я увидел при мимолётной вспышке фар, оказалась маленькая миловидная блондинка с аккуратным каре. Судя по огромному рюкзаку за плечами, она тоже едет издалека. Обрадовавшись, что нашёл родственную душу, я уверено пошёл к ней. Но как только я приблизился ближе, чем на десять метров, из темноты мне на встречу, как матрос на амбразуру, бросилась её попутчица – сто килограмм отборного мяса и ростом под метр девяносто, не меньше.
– Чё надо? – пробасил «танк», готовый в любую минуту задавить меня всем своим весом.
– Да я… тут… это самое… путешествую. – Я весь съёжился, словно первоклассник, не выучивший урок.
«Танк» надула щёки и страшно округлила глаза. С бровей у неё капал пот.
– Ну и удачи тебе в твоём путешествии.
– Ага, – говорю, – спасибо. И Вам тоже, от всего чистого сердца. А вы сейчас будете пытаться машину поймать?
– Да.
– А у вас ничего не выйдет.
– Это почему ещё? – напряглась она.
– Можно же впустую всю ночь простоять. Ночью люди опасаются останавливаться, – я смерил её взглядом. – Боятся, знаете ли.
«Танк» напрягла необъятную взмыленную шею, шаркнула ногой и проревела.
– Тебя-то, может, и не посадят. А нас не испугаются. Мы же девочки! – и отодвинула свои колонноподобные бёдра, давая мне пройти.
Я молча поплёлся дальше, бросив напоследок печальный взгляд на маленькую аккуратную блондинку, которая всё это время покладисто молчала, опустив глаза.
На ближайшей заправке я купил воды и пирогов. Поел, поставил неподалёку палатку и резко, словно пьяный вдрызг, уснул.
Утриш
Утром до Анапы меня подвёз странноватый мужик. Всю дорогу он упорно, словно назло мне, молчал, что, впрочем, я оценил. Не люблю болтливых.
Доехал до Анапы, написал смс-ку Николаю-гусеводу. Потом добрался на перекладных до посёлка Большой Утриш, откуда уже отправился на лагуны.
Пять огромных скал вдаются в море, образуя меж собой четыре лагуны. Лысые внизу, наверху они усеяны плюмажами из искривлённых деревьев. Кое-где наверху звонко осыпается шуга, поднимая густые облачка пыли. На всех лагунах каменные пляжи. Не колкая галька, а настоящие булыжники: от многотонных вечно немых экземпляров до сточенных волнами миниатюрных голышей. Можно остановиться посреди этой мёртвой полоски земли между лесом и морем, сесть, обжигая при этом кожу, прикрыть измождённые солнцем глаза и смотреть на причудливый парад розовых огоньков в темноте. Потом приподнять веки, заметить рядом с собой идеально гладкий, серый, с чёрными прожилками, камень. Тот, что лоснится на солнце. Взять его в руку. От соприкосновения сухой кожи ладони с иссушенной поверхностью находки рождается мягкий шуршащий звук, которой с мурашками проходит сквозь тело и эхом отдаётся в ушной раковине. Можно поднести камень к самому носу, долго рассматривать его причудливые узоры, а затем высунуть мягкий припухший язык и облизать гладкую поверхность, раздражая рецепторы вкусом соли. Секунд через тридцать след от слюны уже высохнет, и камень опять станет похожим на миллионы других своих собратьев.
Вокруг – южные деревья, кусты и множество едва заметных тропинок между ними, а неподалёку слышится стук солёных волн о вековые скалы. Вдруг всю эту идиллию нарушает лысый мужик с хитреньким взглядом в буддистском платье. Он вылезает откуда-то из непролазных зарослей, весь в колючках. Улыбается, осматривает всех, кашляет пару раз для привлечения внимания и, когда удостоверится, что все взгляды направлены на него, во всеуслышание объявляет:
– С этого дня я даю обет молчания!
Причудливо изогнутые, словно поражённые подагрой пальцы, деревья частоколом ограждают пляж от нефритовой зоны предгорья. Топазовые волны иногда выносят на берег клубки дурнопахнущих водорослей, источающих свои миазмы на десятки метров вокруг. Ближе к вечеру в зарослях начинают бесноваться цикады, запах костров растревоживает енотов, которые с пыхтеньем подбираются к запасам еды, оставленным неосмотрительным туристом на отдалённой стоянке. В начале августа ночью в море начинает хозяйничать сказочно светящийся зелёным цветом планктон, облепляя и подсвечивая водоросли, контуры камней на дне, обнажённые тела ночных пловцов.
Глупо описывать красоту тамошней природы. Она прекрасна. Лучше всего описать людей, которых там быть не должно.
Есть целая каста, участники которой называют Утриш не иначе, как «рай на земле». Это место притягивает к себе людей разной степени испорченности (среди которых и я, что греха таить): от зека-алкоголика, которому на «большой земле» грозит тюремное заключение, до архатов и йогов в шестом колене. Последние приехали сюда поглощать прану и устанавливать связь с природой, а первые – делать то же самое, только с водкой и легкодоступными женщинами. И непонятно, на самом деле, кто хуже.
Вот, например, представьте, что сидят в кружочке разморенные жарой люди и отдыхают. Вокруг – южные деревья, кусты и множество едва заметных тропинок между ними, а неподалёку слышится стук солёных волн о вековые скалы. Вдруг всю эту идиллию нарушает лысый мужик с хитреньким взглядом в буддистском платье. Он вылезает откуда-то из непролазных зарослей, весь в колючках. Улыбается, осматривает всех, кашляет пару раз для привлечения внимания и, когда удостоверится, что все взгляды направлены на него, во всеуслышание объявляет:
– С этого дня я даю обет молчания!
И, довольный произведённым эффектом, уходит к себе на полянку, где стоит его палатка. Там эта буддистская рожа не успокаивается, берёт бубен и начинает со всей дури колотить в него. И так каждый день, с 12:00 до 17:00, как по расписанию.
Случится, что зайдёт к нему кто-нибудь на полянку. По доброй ли воле, либо просто сказать, что, мол, задолбались мы, дружок, твоё музицирование слушать, сделай перерыв, хоть на денёк. Чаще, конечно, второе. А буддисту только этого и надо. Он всё так же продолжает сидеть, бить по барабану и лыбиться. «Чего стоишь тут, мил человек, – говорит его самодовольная ухмылка. – Не видишь что ли, что я обет молчания дал?». Человек постоит-постоит, помнётся-помнётся, да и уйдёт. У себя на стоянке хотя бы этот треклятый бубен не так громко слышно.
Бывает, что находятся и сочувствующие эдакой неординарной личности. Сочувствующие эти, как правило, начинают её, личность то бишь, подкармливать. Хлеб ей подкидывают, крупы там манной. А личность и рада до одури, ей только этого и надо.
Случалось, конечно, что сочувствующие с перепою забывали про своего подкормыша, и тогда он, сбитый с толку, приходил к своим благодетелям на стоянку и жалобно-жалобно канючил:
– А Вы почему, люди добрые, мне сегодня хлебушка не принесли? Или яичка какого? Забыли что ли, что я обет молчания давал?
И приходилось людям делиться. Тогда обрёкший себя на молчание взмахивал подолом буддистского платья, издавал харкающий вопль пеликана, хватал натруженными бубном руками еду и убегал в лес, откуда вскоре начинали доноситься ещё более громкие звуки ударов ладоней о кожаную мембрану.
Находились, конечно, и такие, кто приходил к буддисту на полянку и спрашивал напрямую:
– Зачем ты давал обет молчания? Из-за чего?
Но таких буддист сразу охаживал дубинкой, и они больше не появлялись у его палатки.
Или, скажем, подходит к тебе иной раз девушка. Красивая, допустим. Но главное, что ты видишь, как её глаза сверкают истомой просветления. Стоит она перед тобой такая загадочная, взгляд устремлён куда-то за горизонт. Думаешь сразу, что с ней-то точно удастся поговорить о вечности души, бесконечности Вселенной, предназначении и карме. Нутром чувствуешь, что ничего другое такого человека не может интересовать. Да ещё и оказывается, что она из Санкт-Петербурга, культурной столицы. И вот ты уже собрался насытить свой интерес, утолить жажду дискурса, как вдруг та, которой доступно божественное откровение, просит у тебя, смущаясь, лопатку, чтобы дерьмо своё закопать. Туалетов ведь на Утрише не предусмотрено. А за это обещает тебе на укулеле поиграть. И приходится ведь делиться лопаткой и потом ещё слушать её несвязное бренчание на четырёх струнах.
Ну и пьют там зверски, куда ж без этого. Йог-то он йог, но в первую очередь он – русский человек, как-никак.
Если коротко, то Утриш – это рай для людей, которые едут туда, убегая от всепоглощающей цивилизации, а потом, как только возвращаются с лагун домой, выкладывают сотни фотографий с отдыха себе на страничку в социальных сетях.
Но пришло время оставить это место и отправляться домой. Тем более, что деньги заканчиваются.
Домой
После 15 дней на Утрише у меня осталось две тысячи рублей (из шести). Спасибо за это южным ценам, где самая простая буханка стоит 35 рублей.
Собрал палатку и покинул лагуны. В посёлке зашёл в местную столовую, где съел пресный суп, сухой блин и выпил кофе.
Автобус «Большой Утриш – Анапа» довёз меня до анапского автовокзала. Везде бегали, сломя головы, «граждане отдыхающие», которых резво преследовали старушки, сдающие «жильё посуточно». После двух недель в тишине и практически в одиночестве вся эта картина немного напугала меня. Я купил воды и встал в тенёк, собираясь с мыслями.
Вдруг слева от себя я заметил валяющийся на земле рюкзак. Рядом с ним, прислонившись спиной к стене, прямо на асфальте сидела девушка и тихонько плакала. Лицо она спрятала за крохотными ладонями и чёрными густыми волосами. Я подошёл к ней испросил:
– Что случилось?
Стоп, забыл сделать пару ремарок для Вас. К девушке подошёл обросший мужик с обгорелым лицом, шелушащимися плечами, пыльным бесформенным рюкзаком за спиной и спросил:
– Что случилось?
Она отняла руки от заплаканного лица. Огромные глаза цвета дёгтя, окаймлённые сверху чёрными нитями бровей, резко контрастировали с бежевым цветом округлого лица. Будто нерадивый ученик поставил две жирные кляксы на чистом листе. Аккуратно вздёрнутый миниатюрный нос слегка порозовел от плача. Казалось, что изящные линии скул создала не природа, а чёткий инженерный расчёт, который проектирует детских кукол. Маленький подбородок слегка подрагивал. Смерив меня недоверчивым взглядом, она робко проговорила:
– В Сочи надо.
– Опоздала на автобус?
– Да. Отсюда только один в десять утра отъезжает и больше не ходит.
Краснодар?
Вдоль трассы плелись двое – я и Аня из Ростова-на-Дону, которой надо было в Краснодар. Отдыхала на Чёрноморском побережье, собиралась поехать в Сочи на фестиваль, но чуть было не застряла в Анапе.
Я предложил ей поехать со мной автостопом. Самое паршивое в этой ситуации было то, что я вроде как взял ответственность за другого человека. Пообещал, что к пяти мы обязательно доберёмся до Краснодара. А доберёмся ли? Что делать, если мы опоздаем? Что мне тогда сказать девочке, которая доверилась странному мужику с пухлым спальником за спиной?
– Я никогда раньше не ездила автостопом, – прервала она мои невесёлые мысли, когда мы оказались за городом.
– У меня тоже опыта не особо много.
– Я маме сказала, что поехала на такси, – улыбнулась она мне, обнажив ряд идеально отбеленных зубов.
– Всё нормально будет, доберёмся. Давай только зайдём на этот пригорок, а то в гору никто не остановится.
– Пойдём.
– Э-э-э-э-х! – перебил он меня громким вздохом, сжал губы и покачал головой. – Утриш!
Я приготовился к порицанию и увещеваниям.
– Всю юность там долбили! – с ностальгическими нотками неожиданно проворковал полицейский.
Аня пошла впереди. Тонкие руки почти просвечивали на солнце. Обтягивающие чёрные леггинсы подчеркивали стройность и длину её ног. В её фигуре не было ничего лишнего, замусоленного. Передвигалась она с особой грацией, скромно, но нельзя было не заметить её особенную стать. Бёдра при ходьбе едва заметно извивались, и будто пытались сказать что-то вроде: «Ах, мы, конечно, дико извиняемся, что попались Вам на глаза, но, признайтесь себе, что это лучшее, что Вы когда-либо видели».
«Такую многие захотят подвезти, – пронеслось обнадёживающая мысль у меня в голове, которую, впрочем, тут же заглушила другая – А что если её захотят изнасиловать? Я, конечно, дам отпор, но я ж не всесильный. Ох, во что же я ввязался!».
Мы начали голосовать. Скоро на обочину съехала серая «Лада». Едва мы подошли к машине, как Аня ойкнула и остановилась, как вкопанная. Оказалось, что за рулём сидел полицейский. Я всё равно подошёл к машине и озвучил свою просьбу.
– До Краснодара не довезу, но километров сорок в ту сторону подброшу, – приветливо отозвался страж порядка.
Аня села назад, я – впереди, рядом с водителем. Начал пристёгиваться. Полицейский, увидев это, усмехнулся и снисходительно сказал:
– Да брось ты это…
Я не стал пристёгиваться.
– С Утриша? – спросил он меня следом.
– Я – да, а вот она…
– Э-э-э-э-х! – перебил он меня громким вздохом, сжал губы и покачал головой. – Утриш!
Я приготовился к порицанию и увещеваниям.
– Всю юность там долбили! – с ностальгическими нотками неожиданно проворковал полицейский.
– Вы?
– Ага! – он на секунду зажмурился. – Пыхтели, как паровозы!
– Да ну!
– Раскуривались, дай боже!
– Ничего себе.
– А ты что думал? Дым – коромыслом.
– А теперь ловите таких? – внезапно вырвалось у меня
– Ловлю, – отмахнулся он от меня, – но это не главное. Ты послушай лучше, что мы раньше творили…
И всю дорогу он рассказывал нам о своей, как он сам выразился, «не совсем правильной юности». С марихуаной, растущей на задворках сада и разведённым медицинским спиртом, который разгонял молодую кровь…
В Краснодар мы приехали к 16:00. Сорок минут ушло на то, чтобы добраться до железнодорожного вокзала. Аня купила билет. По вокзалу прокатилось объявление о скором окончании посадки. Раздался сигнал.
– Алтай, брат, это… п**ец! Горы, леса, озёра – просто ах*еть! Рекомендую!
– После такой рекламы, – отвечаю ему я, – хоть завтра готов махнуть.
– Вооот, ты понимаешь! – как ребёнок обрадовался он. – До меня там один мой знакомый побывал, вернулся и говорит, что там «не очень». А я, когда своими глазами эту красоту увидел, то сразу же ему позвонил и сказал: «Ну и мудак же ты, Гриша».
– Ну, давай, – сказал я ей и улыбнулся. Она дёрнулась в мою сторону. Тогда я тоже подался вперёд, и мы обнялись.
– Спасибо тебе, – прошептала она мне на ухо, – это было моё лучшее приключение за лето.
– Да ладно…
Она накинула рюкзак на плечо, отстранилась, и вагон поезда поглотил её. Я не взял у неё номер телефона. Не узнал фамилию.
Не важно.
Поезд унёс её в Сочи, а я опять отправился на трассу.
Дорогая
Если в первый раз посмотреть на лицо подобравшего меня водителя серебристой «Киа» – Дмитрия – то первое, что бросается в глаза – это жирная сечка над правой бровью. Уже потом можно разглядеть чуть обвисшие щёки, крупные, как у лошади, зубы, хваткие руки с мощными кистями и длинными, преимущественно без ногтей, пальцами. Он носил стрижку «полубокс», был больше двух метров ростом и худ, но худоба его была не жалко-болезненная, а жилистая и устрашающая.
– До Москвы? Ну, чё кого, поехали, подброшу тебя километров 900, до Тульской области примерно.
– Я сам с Алтая еду, – продолжил говорить он, как только мы тронулись. – Путешествую на машине.
– И как Алтай?
Он серьёзно посмотрел на меня, выдержал заправскую театральную паузу и с драматичной ноткой в голосе произнёс:
– Алтай, брат, это… п***ец! Горы, леса, озёра – просто ах*еть! Рекомендую!
– После такой рекламы, – отвечаю ему я, – хоть завтра готов махнуть.
– Вооот, ты понимаешь! – как ребёнок обрадовался он. – До меня там один мой знакомый побывал, вернулся и говорит, что там «не очень». А я, когда своими глазами эту красоту увидел, то сразу же ему позвонил и сказал: «Ну и мудак же ты, Гриша».
– И больше ничего?
– А зачем с мудаками всякими, которые красоты не видят, общаться?
– Ну, так-то да.
Давайте на минуту представим, что наша жизнь – это спелый и сочный кусок арбуза. У каждого он свой, одинаково сладкий и аппетитный. Вот только кто-то за всё свое существование будет только смотреть на этот кусок, кто-то осмелится прикоснуться к нему или даже лизнуть. И лишь единицы вгрызаются в отведённое ему с остервенением, так, чтобы сладкий сок брызгал ему в глаза. Дмитрий, как мне показалось, жил именно так.
Отрочество и юность его прошли в тёмные 90-е в глухой деревне, где для молодёжи, кроме самогона, было только одно развлечение – секция борьбы, который руководил престарелый спившийся мастер спорта. Маленький Дима выучился бороться, окончил ПТУ и решил, что пришло время и мир посмотреть и себя показать. К 25 годам успел пожить в Москве, Казане, Уфе, Владимире, Воронеже. Женился, вскоре развёлся. Оставил бывшей жене их общую квартиру и умчал работать вахтой в Нефтюганск, где круглый год – зима и где он трудится по сей день.
Порой в Нефтюганске долго не бывает работы. Тогда суровые северные работяги набиваются в отапливаемые гаражи и начинают по-чёрному пить всё, что горит. Однажды, во время одной из таких попоек, к Дмитрию подошёл коллега и попросил его, как бывшего борца, побороться с ним. Дмитрий долго отказывался, но подвыпивший однополчанин был настойчив. Тогда мой попутчик вспомнил 90-е, затёртые маты, тренера с вечным перегаром и через три минуты шея незадачливого оппонента была обхвачена гориллоподбными руками бывалого вахтовика, а лицо бедолаги вскоре посинело. Мужики еле оттащили хищно улыбающегося Дмитрия от своей жертвы.
Случались во время таких посиделок и геополитические споры между автомеханиками да разнорабочими. Последними аргументами становились двадцатикилограммовые бочки из-под солярки, которыми эксперты по международным конфликтам принимались закидывать друг друга.
Ещё вахтовики спасались от скуки подобием фехтования, когда вместо сабель в руки брались ломики. Соперники становились друг напротив друга и…
– Алло, – это у Дмитрия зазвонил телефон. – Привет, моя лапочка. Нет, что ты. Нет-нет-нет, – из трубки между тем доносился недовольный рокот. – Это, наверное, у тебя ошибка какая-нибудь на смартфоне. – Скорость во время разговора начала резко снижаться. 190-180-160. – Ну, вот посмотри сейчас. Посмотрела? Изменилось? Вот видишь, я же тебе говорил. Что? Нет, ещё не завтракал. Да, ты права, моя хорошая. Сейчас остановлюсь на какой-нибудь заправке и покушаю. Да, моя крошка. Ладно, пока. – Тут он с опаской посмотрел на меня, из-за чего я демонстративно отвернулся и стал смотреть в окно, но всё равно услышал, как этот несгибаемый тип проворковал в трубку: – И я тебя очень-очень сильно люблю!
В салоне повисла неловкая тишина. Вскоре Дмитрий нарочито громко сказал:
– Ну, чё кого, давай встанем и позавтракаем?
Мы остановились на заправке, он достал из фольги четыре бутерброда, два из которых протянул мне.
***
Было уже далеко за полдень, когда, проезжая мимо очередного знака, Дмитрий сказал:
– Ну, ещё километров пятьдесят и я тебя высажу.
Всю дорогу мы ехали с выключенной магнитолой, о чём вдруг Дмитрий неожиданно вспомнил.
– Заскучал я чё-то без музыки. Хоть шансона нормального послушаешь напоследок, – смеясь, сказал он и включил треки, которые были у него на флешке.
После таких слов я ожидал чего угодно, но салон машины внезапно наполнили нежные приглушённые звуки контрабаса, затем ему вкрадчиво начала интонировать классическая гитара. Ритм в композиции задавали не ударные, а лёгкие хлопки. Когда все инструменты слились в одну мелодию, вступил низкий женский, немного горловой, контральто. Сладкая французская картавость подействовала завораживающе. Перед припевом голос солистки мягко реверберировал, растворяясь в звуках, чтобы потом вновь, с новыми силами, подхватить нужную ноту, мягко, словно кошка с клубком, поиграться с ней и затем лениво перейти к другой.
Два здоровых мужика, один – вахтовик в тренировочном костюме, другой – запыленный голодный автостопщик, молча сидели и кивали в такт головами песне, в которой молодая девушка пела об «amour eternel» и «bisous longs».
Будэш пить?
Дмитрий высадил меня и свернул с трассы М-7. До Москвы оставалось около 500 километров. И 880 рублей. Я доел последний оставшийся у меня чебурек. Скоро подъехала полностью затонированная, раздолбанная в хлам «девятка». Я подошёл к пассажирской двери, окно опустилось, и в меня тут же вцепилась пара чёрных глаз, зло выглядывающих из-под густой копны волос цвета сажи. Несмотря на молодость обладателя этого взгляда, иссиня-черная борода у него уже присутствовала.
Я поставил рюкзак на колени, положил на него голову и задремал. Не знаю, сколько прошло времени, но я вдруг проснулся от того, что мне в бок тыкают чем-то жёстким. Страшно перепугавшись, я повернул голову в сторону своего соседа. Оказалось, он тыкал в меня горлышком от бутылки минералки.
За рулём сидел ещё один кавказец, пожилой, лысый и без бороды. Он спросил меня:
– Куда едэм?
– В Москву, – ответил я с непроизвольным писком в голосе.
– Садысь давай, паехали.
Краем глаза я заметил, что на заднем сиденье сидит ещё один молодой человек кавказской внешности. Без бороды, но смотрит также угрюмо, как и его товарищ на переднем сиденье.
«Ехать или не ехать?» – подумал я. На одной чаше весов были три кавказца в разбитой машине, а на другой – усталость и пресловутые 880 рублей.
В итоге перспектива оказаться уже этим вечером в Москве пересилила, я открыл заднюю дверь и залез в салон. Поехали. На лобовом стекле я заметил православный крест. Армяне.
Пожилой водитель начал расспрашивать меня:
– Откуда сам?
– Нижний Новгород.
– О-о-о-о-о, – обрадовано загоготал он. – Ты в верхней или нижней части живэшь?
– В верхней.
– О-о-о-о-о-о, – запричитал он ещё громче. – А ты знаэшь Мытный рынок?
– Знаю.
– О-о-о-о-о-о-о-о-о, – тут уж его радости не было предела. – А ты знаешь Гогу Маторян, который рыбой торгует?
– Нет, – говорю я и одновременно пытаюсь сделать вид, будто мне жаль, что я не знаю столь достопочтенного сына гордой Армении. – Я на этом рынке давно уже не был.
Мой собеседник, показалось, обиделся на меня за это и больше ни о чём не спрашивал. Два молодых армянина продолжали молчать и смотреть исподлобья.
Я поставил рюкзак на колени, положил на него голову и задремал. Не знаю, сколько прошло времени, но я вдруг проснулся от того, что мне в бок тыкают чем-то жёстким. Страшно перепугавшись, я повернул голову в сторону своего соседа. Оказалось, он тыкал в меня горлышком от бутылки минералки. Заметив, что я проснулся, он сказал:
– Будэш пить?
Я понял, что к чему, успокоился, взял бутылку и отпил немного. Армянин забрал минералку обратно, но в лице не изменился. Я снова попытался уснуть.
***
Машина остановилась рядом с придорожным ларьком где-то в Тульской области. Все три моих попутчика вышли из машины, встали в кружок и стали что-то обсуждать на армянском. Естественно, я не понял ни слова. Через пару минут всё тот же армянин, который предлагал мне воду, залез в салон, по уже заведённой традиции ткнул меня в бок кулаком, и проговорил:
– Будэш ест?
– Да, буду.
– Падём.
– На горнолыжный курорт собрались? – крикнул ему кто-то от скуки с соседнего ряда, указывая на его ручную кладь.
– В Челябинск. А курорт это или нет – решать Вам, – немного подумав, печально ответил дед.
Я вышел из машины. «Стол» уже был накрыт. В открытом багажнике на накрахмаленном полотенце лежали порезанные овощи, лаваш, хачапури и заветренные кусочки шашлыка.
По примеру остальных, я стал отрывать тонкий, как фольга, лаваш и накладывать в него размякшие от жары бледно-алые кусочки помидоров и подсохшие кругляши шашлыка. Съев всё подчистую, мы переключились на хачапури. Пироги были настолько жирные, что оставляли на белой «скатерти» крупные темно-бурые пятна. Как только я брал хачапури в руку, ладони вмиг становились склизкими. Мухи, прознавшие о нашей трапезе, стремились урвать кусок и себе, садясь на всё подряд. Пыль от проезжающих мимо машин оседала на жирных ладонях, забивалась в глотку вместе с огурцами. И всё равно слюни текли рекой, и мы с остервенением вгрызались в этот нехитрый ужин.
– Едэм! – скомандовал водитель, как только последний пирог был доеден, и мы захлопали дверьми. Оказалось, что машина не заводится с ключа, и пока мы втроем сидели в машине, пожилой армянин открыл капот и начал копаться во внутренностях «девятки».
Ко мне повернулся тот, что сидел спереди, и заулыбался. От такой резкой перемены выражения его лица я невольно вздрогнул:
– Мэня Малхас завут! – и протянул мне руку.
– А я – Шаварш! – сказал второй и тоже подал мне ладонь.
Малхас и Шаварш в первый раз в жизни ехали в Москву. Они направлялись на заработки, работать на стройке. Прознав, что я уже не раз был в Москве, они стали засыпать меня вопросами про столицу, то и дело перебивая друг друга, переспрашивая и активно жестикулируя.
Едва мы оказались в Подмосковье, они через каждые 5 километров тормошили меня и спрашивали одно и то же:
– Эта Масква? Уже приэхали?
Как только мы въехали в столицу, пошёл мелкий летний дождь. Справа от нас, на фоне московских окраин, промзон и дымящих труб, нарисовалась яркая и чёткая радуга. Выглядело это так, словно шаловливый ребёнок опрокинул краски на картину художника-мизантропа. Я ткнул Шаварша в бок и кивнул ему на это пёстрое чудо.
– Малхас, сматри! – крикнул он приятелю. – Там канфэты лэжат! – и, улыбаясь, показал на то место, где, как кажется, радуга соприкасается с землёй.
– А, пэрэстань! Я кагда был малэнький, думал, что там золото лэжит, ходыл-искал, но ничэго не нашэл! – Малхас карикатурно изобразил возмущение кавказца, грозно потряхивая в воздухе рукой, соединив большой и указательный пальцы. Мы все вместе засмеялись.
Наконец добрались до Москвы. Машина остановилась около одной из бесчисленных строек. Малхас и Шаварш принялись обнимать меня:
– Брат, приэзжай к нам в Ереван, мы тэбэ такую нэвэсту найдэм!
– Когда-нибудь, может, и приеду.
– Ты давай приэзжай, обязательно приэзжай!
Сказав это, они похватали свои нехитрые пожитки и тут же растворились среди петляющих спаек бетонных блоков и груд шамотных кирпичей.
Тяжело ещё вчера прогуливаться среди нескончаемых пажитей, вдыхать южные одурманивающие запахи сочной травы вперемешку с солоноватым воздухом моря, а уже сегодня стоять среди вросшей в асфальт Москвы с её безумной архитектурной эклектикой и вездесущими проводами троллейбусов, которые, кажется, мечтают накинуться тебе на шею.
Доехал до станции метро «Шоссе Энтузиастов», где начиналась трасса М-7. Вышел из-под земли, когда на окрестности уже спустился морок тьмы. Тут я понял, что сегодня никуда больше не поеду. Купил себе бургер, вернулся в метро и поехал ночевать на Казанский вокзал, где я занял место между женщиной с чемоданом размером с гроб и дедом в кепке-восьмиклинке, который почему-то держал в руках лишь пару лыж и палки.
– На горнолыжный курорт собрались? – крикнул ему кто-то от скуки с соседнего ряда, указывая на его ручную кладь.
– В Челябинск. А курорт это или нет – решать Вам, – немного подумав, печально ответил дед.
Я решил, что от усталости схожу с ума, подложил под голову спальник и провалился в беспокойный вокзальный сон.
***
Уже оказавшись где-то под Владимиром, снова пошёл по трассе. Набрёл на заправку. Купил воды и рулет. Не знаю, зачем. Опять начал голосовать. Скоро около меня остановился рейсовый автобус «Владимир – Нижний Новгород». Я залез в салон и, словно гражданин страны, где победил коммунизм, задал водителю самый глупый вопрос, который только можно было придумать:
– А вы за деньги возите людей?
Такой эксцентричный вопрос поставил в тупик всех пассажиров. Некоторые начали с любопытством рассматривать меня.
– Да, – отозвался водитель и назвал цену – 600 рублей.
– Не, тогда не поеду.
И я с горестными придыханиями попятился назад.
– Да ладно, – сказал вдруг водитель и я замер. – Давай поехали.
