То путешествие длилось почти полтора месяца. В июне 2014-го я за 4 часа долетел из Москвы до Мадрида и потом шесть недель ехал домой автостопом – вдоль Средиземного моря и по Балканам, останавливаясь у местных, гуляя по городам, предаваясь трешу и угару. Несмотря на последний пункт, память хранит ту поездку, как что-то очень свежее, легкое и правильное. В том смысле, что жить так – здорово, и я до сих пор не знаю ничего лучше. Первая часть истории того трипа здесь, она про Барселону и Тулузу. Вот вторая, про кутеж в Неаполе. Третью публикуем сегодня.
В последнее неапольское утро (оно было ожидаемо тяжелым) я попрощался с Питом и поковылял к вокзалу Мерджелина – это несколько минут ходьбы. В семь утра город только просыпался, безлюдный и прохладный. Солнце освещало улицы нежными косыми лучами, но не очень-то радовало. Алессандро с «Блаблакара», обещавший довезти меня до Бриндизи, оказался невысоким чернявым парнем лет сорока с модной бородкой. Он подъехал на синем «Фиате», я погрузил в багажник рюкзак, и мы тронулись. Шоссе поднималось в горы, но дорожные красоты меня не интересовали. Все четыре часа, за которые мы пересекли Италию от побережья к побережью, я крепко спал на переднем сиденье. В Бриндизи прибыл все еще немного разобранный, но уже посвежее. Алессандро высадил меня у железнодорожного вокзала, объяснил, как добраться до порта и пообещал помочь, если будут проблемы – звони, мол, если что. И укатил на работу. Дорога из Неаполя до Бриндизи обошлась мне в 15 евро. А я остался стоять посреди привокзальной площади.
Молодость, море, похмелье. Покидая Италию
Бриндизи – маленький городок с населением около девяноста тысяч человек. Приехал я сюда лишь из-за порта – каждый день из Бриндизи идут паромы в Грецию. Я хотел пересечь Адриатическое море и высадиться в порту Игуменица. Затем – двинуть автостопом в Салоники. В здании вокзала нашлась конторка, торгующая билетами практически на все виды дальнего общественного транспорта. Ближайший паром отправлялся вечером, в 20.00, и шел до Игуменицы рано всю ночь. Самый дешевый билет – «дек спейс», или место на палубе, – стоил 44 евро.
– О, рашен? – взглянул на меня хмурый пожилой дядька-менеджер, увидев мой паспорт. – Если вдруг встретишь вашего президента Путина, скажи ему, чтобы вы*бал Америку! («Тел хим ту фак Юэсэй!»).
Я сказал «окей, непременно» и оплатил билет. Дядька объяснил, на каком автобусе мне ехать в порт. Дела были сделаны, и у меня осталось несколько часов на прогулки. Первым делом я выпил бок
ал пива в кафе. Потом сходил в супермаркет за перекусом – сыром, крекерами и бананами. Вскоре началась сиеста, магазины закрылись, и без того малолюдные улицы опустели окончательно. И я пошел по ним, залитым солнцем, в сторону моря.
Центральная улица называлась Корсо Умберто Уно. Два ряда нарядных пальм, грациозные фонари, белые плиты мостовой и такие же белыми старинные дома с солнцезащитными ставнями на окнах. Тишина. Солнце пылало в синем, совсем безоблачном небе, а я все шел с рюкзаком и обливался потом. Через километр уперся в беломраморную морскую набережную. Адриатическое море узким извилистым заливом въедалось в побережье. На воде покачивались редкие катера. Я сидел на теплых ступенях большой лестницы, ел крекеры с плавленым сыром и залипал в умиротворяющую панораму. После безумных выходных в Неаполе я чувствовал себя опустошенным и потерянным, но сонная атмосфера старого южного городка как-то успокаивала.
В шестом часу вечера прибыл в порт. В противовес городу, он оказался людным и полным суеты. На асфальтовом поле у въезда десятками паслись фуры. Тут же были припаркованы фургончики, а рядом с ними – столы с ярким барахлом на продажу и продавцы-албанцы, смуглые люди, говорящие на странном языке. Вообще албанцев в порту было очень много – паромы из Бриндизи ходят не только в Грецию, но и в Албанию, северную соседку Эллады. Сквозь стеклянные стены зала регистрации пассажиров виднелся металлический бок громадного парома, стоявшего у причала. К разверстой железной пасти в его корме тянулась очередь из фур, микроавтобусов, фургонов и легковушек. Пешеходов пускали на борт небольшими порциями, которые отмерял портовый работник в униформе. Я ждал своей очереди в толпе американских школьников.
– О, рашен? – взглянул на меня хмурый пожилой дядька-менеджер, увидев мой паспорт. – Если вдруг встретишь вашего президента Путина, скажи ему, чтобы вы*бал Америку!
В начале восьмого я, наконец, поднялся на борт, на самую верхнюю палубу. Пошел исследовать внутренние помещения. Паром поражал размерами – девять этажей, лифты, несколько ресторанов, коридоры с каютами, холлы с диванами и большие залы с креслами. Несколько раз я заблудился. Пространство парома быстро обживалось все прибывающими пассажирами. Пассажиры с билетами без мест, такие, как я, занимали столы в кафе, диванчики в холлах и вообще все углы. Люди разных национальностей, разного пола, возраста и достатка сидели и лежали на ковриках – жевали, смотрели в ноутбуки, негромко переговаривались, спали. Я решил провести ночь на палубе и снова пошел наверх.
Паром не тронулся ни в восемь, ни в девять часов. В Бриндизи уже стемнело, когда корабль, наконец, загудел моторами и забрызгал винтами. В десять вечера Италия начала быстро удаляться, и скоро береговых огней было уже не разглядеть. Я сидел у металлической оградки на своем рюкзаке, прихлебывал пиво и вглядывался в темнеющие панорамы. Вокруг бродили пассажиры, болтавшие на самых разных языках (только вот русского я не слышал).
Где-то далеко внизу шумели двигатели и плескались о металлическую обшивку волны. Здесь, наверху, дул ветер – прохладный и очень крепкий. Совсем ночью я нашел на палубе закуток, защищенный от ветра двумя параллельными стенами. Там я расстелил туристическую пенку и разложил на ней спальник. Утеплился – сменил шорты на длинные штаны, надел кофту и ветровку, после чего полез в свой мешок. Вместо подушки использовал пакет с одеждой. В темном небе над Адриатикой мерцали яркие звезды, а я лежал на спине и смотрел на них.
Самое красивое утро в жизни
За семь часов паром «Гримальди Лайнз» пересек Адриатическое море и вошел в узкий пролив, отделяющий остров Корфу от Балкан. Рано утром разбудило меня солнце, поднимавшееся над гористым побережьем Греции. Я выбрался из спальника, обулся и подошел к палубному ограждению. Вид ошеломлял. Всего в нескольких километрах от нас виднелся греческий берег – темно-зеленая, полутемная в ранний час горная гряда. Над ней – розово-золотое рассветное небо. Под ней – такое же розово-золотое и подернутое рябью море. Когда солнце начало подниматься над горами, пейзаж стал окрашиваться в синий и лазурь, а на осветившемся силуэте гор проявились детали – отделяющиеся от порта корабли, белые домики Игуменицы, острые верхушки лесов на скалах. Крепкий морской ветер бушевал всю ночь, но теперь стих, и все вокруг было наполнено нежным утренним светом, свежестью и умиротворением.
На палубе собирались пассажиры, маленькими компаниями и поодиночке. Проснулись мои соседи по безветренному закутку – молодая пара, которая, как и я, провела ночь в спальных мешках прямо под звездами – «Гуд монин!». Накануне вечером, когда паром отходил от берегов Италии, все были шумными, болтливыми и возбужденными. Теперь пассажиры зевали и молчали, вглядываясь в завораживающую панораму. Не знаю, как у них, а у меня еще никогда не было такого красивого утра.
Когда паром причалил к бетонно-асфальтовой пристани, я сидел за столиком на застекленной террасе одной из кафешек и пил кофе. Вся огромная толпа пассажиров просачивалась наружу по одной-единственной узкой лестнице, ведущей сквозь чрево парома от ресепшена вниз, к выходу. Я решил, что это надолго, поэтому не торопился – не спеша допил латте, не спеша искал в тесных лабиринтах коридоров туалет. Впереди меня ждал автостоп в Салоники, а в дорогу, как известно, нужно отправляться налегке, полностью удовлетворив физиологические нужды – иначе путешествие станет страданием. Выйдя из кабинки, умылся и почистил зубы. А когда снова оказался у ресепшена, увидел совершенно пустую лестницу. Девушки у стойки округлили глаза.
– Бегите, бегите скорее вниз! Может быть, еще успеете до отхода парома!
Черт возьми! Я ринулся по ступенькам, пронесся через ангары, где ехали фуры, и выскочил на пристань под неодобрительные возгласы работников «Гримальди Лайнз». Буквально через минуту после этого широкий железный трап стал подниматься, а еще через пять минут пустой паром отчалил. Вот так я чуть не просрал прибытие в Грецию – в самом прямом смысле слова «просрал».
К этому моменту все мои попутчики уже разъехались кто куда – на машинах, автобусах и грузовиках. Последние фуры выкатились за ворота порта, и вокруг стало совсем пусто. Часы показывали семь утра. Мне предстояло сориентироваться на местности и найти позицию для стопа. Хотя стопить было некого – городок еще не проснулся, и дороги тоже. Для начала я дошел до ближайшего мусорного бака и выудил из него большую картонку, чтобы нарисовать очередной хитчхайкерский знак – THESSALONIKI (на большинстве языков, включая греческий, Салоники – это не Салоники, а Фессалоники или Тессалоники, причем с ударением на предпоследний слог).
Целый час я плутал среди эстакад, тоннелей и дорожных отбойников. Вообще-то Эгнатия Одос, или нужная мне трасса Е90, пересекающая всю Грецию с запада на восток, начинается прямо на выезде из порта Игуменица. Но обилие дублеров, мостов, ответвлений и каких-то побочных дорог сбили меня с толку. В итоге я нашел-таки местечко на пустоватой трассе и, лишь подняв руку, сразу тормознул тяжело идущую потрепанную фуру. Залез в кабину и, наконец, поехал. Грека-водителя звали Тасос, и он вез в рефрижераторе мясо – 24 тонны. Машина была перегружена, поэтому ехали мы медленно, с трудом взбираясь на подъемы и разгоняясь на склонах. Так началась моя Греция.
Православный греческий автостоп
Подобно Игуменице, Салоники расположены рядом с северной границей страны. И тоже на побережье. Только не Адриатического, а Эгейского моря, а если точнее, залива Термаикос. Расстояние от Адриатики – 300 с чем-то километров. Большую часть этого пути трасса вьется среди гор, по эстакадам и через туннели. Всю дорогу я любовался видами крутых зеленых хребтов и долин далеко внизу, с деревеньками и виноградниками. Километров за сто до Салоник ландшафт сменился – горы кончились, и начались холмистые равнины с выжженной солнцем травой. Городки чередовались с приземистыми коробками промышленных зданий, заводские комплексы – с полями, засеянными хлебом. В этих краях дальнобойщик Тасос высадил меня, а сам свернул в сторону. Жарища была под сорок. К счастью, быстро застопилась и вторая машина – легковая на этот раз. Сзади сидели две женщины лет тридцати с чем-то, а за рулем – такого же возраста парень. Все трое – в белых рубашках поло и одинаковыми эмблемами на груди. Притормозив, водитель вышел ко мне на обочину, спросил, кто я и откуда. Затем пояснил, что вроде как может меня взять, но машина казенная, и сперва ему нужно получить добро от начальства. После двухминутного разговора по мобильнику он кивнул мне и открыл багажник – кидай, мол, рюкзак.
– Ты христианин? Православный?
– Эээ, ну как сказать. Как бы не особо, но вообще типа да, православный… – замямлил я. Вообще-то я не верующий, но там, на трассе, я реально опасался получить солнечный удар. И немного покривил душой, отрекшись от своего атеистского достоинства – ради того, чтобы уж точно уехать прямо сейчас.
Костас и его коллеги-девушки работали в благотворительной христианской организации и как раз возвращались в Салоники из детского дома в регионе Центральная Македония. Как известно, греки – православные христиане. Признаки православных традиций я обнаружил в первые же часы в этой стране – например, в кабине у Тасоса на торпеде имелись иконки с Иисусом и православными святыми – прямо как в России. То же самое – и у Костаса. Сам Костас оказался очень религиозным и позитивным парнем. Расспрашивал о жизни в России, рассказывал о себе. Прощаясь, уже в центре Салоник, он оставил свой номер, чтобы я звонил в случае проблем, и подарил вязаные четки с зеленым пластмассовым крестиком.
“Ты христианин? Православный?” – “Эээ, ну как сказать. Как бы не особо, но вообще типа да, православный…” – замямлил я.
– Когда в твоем путешествии что-то пойдет не так, достань эти четки, помолись и скажи про себя: господи, спаси меня и сохрани. Удачи тебе, Василис! – и Костас укатил дальше по своим христианским делам (в Греции я стал Василисом – имя это имеет греческое происхождение и довольно распространено на своей родине). Вокруг шумела главная улица Салоник – под названием Эгнатия. Была середина дня, обеденное время. Я отыскал барчик для пива-по-приезду и легкого перекуса, написал эсэмэски домой и по многолюдному проспекту отправился на вписку, обливаясь потом и глазея по сторонам.
Жизнь в мастерской и albanian blend
Как и весь город, улица Эгнатиа застроена абсолютно невыразительными светлыми домами-коробками с плоскими крышами и опоясывающими этажи галереями балконов. Над окнами нависали разноцветные маркизы. Стены – все в беспонтовых одноцветных граффити, в обрывках афиш и объявлений. В автобусных остановках повсеместно отсутствовали предусмотренные конструкцией стекла. Да и сами автобусы, ездившие по улицам, были обшарпанными и неказистыми. Повсюду торговля – из бесконечных магазинов, лавок, лотков, просто столиков – прямо как в России в 90-е. Под ногами, на выложенных старой потертой плиткой тротуарах, тут и там валялся мелкий мусор. Визуальный сор тоже имелся в изобилии – поверхности домов были убиты плотным слоем ярких дешевых реклам и вывесок, зазывающих (часто на русском) купить шубу, сотовый телефон, бытовую технику, отремонтировать скутер или мотоцикл – что в твоих Мытищах на привокзальной площади.
Я держал путь как раз в одну из этих бесконечных лавок – в мотомастерскую на проспекте Монастириу, в который перетекает Эгнатия, выходя из центра города. В мастерской меня ждал ее владелец, грек Бабис с каучсерфинга, – и кров на ближайшие полтора дня. Я шел под палящим солнцем примерно час, время от времени поглядывая на номера домов. Наверное, Бабис опознал меня по рюкзаку и вертящейся в разные стороны голове.
– Хей! Хэллоу! Василис! – с противоположной стороны улицы мне махал рукой невысокий бородатый толстячок добродушного вида – в потертых рабочих штанах с карманами у колен, футболке с байкерским принтом и бейсболке на макушке. Мы пожали друг другу руки, и он повел меня в свой магазинчик под вывеской SERVICE MOTO. Тротуар рядом с входом был уставлен скутерами, мопедами и мотоциклами. Внутри помещения их стоял еще десяток. Мастерская была просторная, с высоким потолком. В центре – платформа-стол для ремонта байков, вдоль стены – длинный верстак. Над ним – инструменты и ключи. В углу помещения – стол с кассовым аппаратом и кожаное офисное кресло. В дальней стене имелись две двери. Одна вела в туалет, другая – в небольшую каморку, сквозь которую можно было выйти во внутренний дворик – совсем маленький, размером с небольшую комнату. Он был с трех сторон окружен уходящими вверх на четыре этажа бетонными стенами здания. С четвертой стороны был бетонный же забор с металлическими прутьями сверху – он смотрел на пустырь внутри квартала. Дворик был уставлен верстаками и мотоциклетными рамами. По углам валялись резиновые покрышки, шлемы и прочий инвентарь. Плюс два старых офисных кресла. Ну а че, прикольно.
После полутора дней в дороге больше всего мне хотелось оказаться в душе. Или хотя бы помыться под шлангом, раз уж это мастерская. Бабис объяснил мне, где туалет, и сказал, что всё там. В кафельной комнатке действительно имелся резиновый шланг, присоединенный к крану в раковине – из него я и помылся. Затем надел чистое и вышел обратно во дворик. Достал бумажки для самокруток и табак. Бабис сидел в кресле и с веселым любопытством разглядывал меня.
– Как ты? Устал?
– Не то слово! Я же сюда аж из Неаполя ехал, со вчерашнего утра в дороге. Еще и жара такая! Очень рад, что добрался, наконец.
– Ты куришь? – грек кивнул на мой табак. – А марихуану?
– Эээ, ну как, вообще да, бывает иногда, покуриваю… – я опять начал мямлить, как после вопроса Костаса о православии. Потому что непонятно, к чему ведут такие вопросы и какой будет реакция. Не секрет ведь, что для многих людей вопросы религии и наркотиков являются принципиальными. Реакция Бабиса была такой: он молча встал, вышел на улицу и сел на мотоцикл. Завелся и куда-то уехал. Я сидел и курил папироску. Минут через семь мой новый знакомый вернулся с двумя запотевшими банками безалкогольного энергетика и протянул мне одну из них – «держи, это тебе». Затем сел напротив меня у верстака, достал из кармана папиросную бумагу, высыпал на обрывок газеты добротную кучу травы и стал деловито скручивать огромный косяк. Джоинт получился длинный, толстый и с таким как бы раструбом на конце – как у киношных ниггеров из гетто. Бабис закурил, несколько раз затянулся и передал эту сигару мне:
– Попробуй! Албаниан бленд! Трава из Албании!
Я подумал – «Ну, дела». Прокрутил перед мысленным взором последние сутки: Италия, паром, рассвет в проливе Керкира, автостоп среди гор, вписка в мотомастерской, грек-байкер, албаниан бленд… Хотелось смеяться. А Бабис, увидев, что я расслабился и доволен, тоже заулыбался и начал разговор.
– Ну, Василис, расскажи мне о себе, о своем путешествии. Тел ми ёр трип, ёр стори!
И я заговорил – про все эти недели в дороге. Потом пришла моя очередь расспрашивать. Выяснилось, что Бабису тридцать лет и он отец семейства – имеет жену и двух детей, пяти и восьми лет. С ними он живет в квартире где-то неподалеку, но большую часть времени проводит здесь, в мастерской. С юности он увлекается мотокроссом, мотоциклами и всем, что с этим связано. Разномастная коллекция железных коней у мастерской – более тридцати штук – вся принадлежит ему. Здесь же, в мастерской, Бабис работает и принимает гостей со всего света – практически каждый день. Как я понял уже сам, в число обычных занятий Бабиса входило также зависание в интернете с ноутбука и курение ганджи в огромных количествах («За сегодняшний день это уже мой пятый джоинт»). При этом алкоголь Бабис не пил совсем. Что еще можно о нем сказать? Разумеется, он тоже оказался православным христианином (что с гордостью декларировал), а также имел некоторую склонность к национализму – например, о соседях греков македонцах высказывался пренебрежительно. Болгарию назвал «цыганской страной». Про турков я молчу, нелюбовь к туркам – это у греков общее место, которые почти четыреста лет, вплоть до начала девятнадцатого века, находились под властью ненавистной Османской империи, а потом еще несколько раз с ними воевали (в последний раз – за Кипр, всего 40 лет назад). Но все-таки гораздо больше в Бабисе было добродушия, гостеприимства и непосредственной веселости. По-английски он говорил плохо, с сильным акцентом и часто путая слова (например, hour и month, час и месяц), но поболтать любил. В общем, мы подружились.
Я прокрутил перед мысленным взором последние сутки: Италия, паром, рассвет в проливе Керкира, автостоп среди гор, вписка в мотомастерской, грек-байкер, албаниан бленд…
Через пару часов, когда меня чуть попустило, и я отошел от долгой дороги, Бабис пригласил на вечернюю мотопрогулку. Мы сели на его байк, и он с ревом понес нас сквозь сумерки. Горячее небо темнело, а внизу, среди древесных крон, начали зажигаться фонари. Вечернее освещение примиряло с не приглянувшимся поначалу городом. Были в нем и плюсы – например, много зелени. И море, конечно. Мы катались по центру, заезжая в разные места. Сначала тормознули у тату-салона, где работали бабисовские друзья. Затем – на набережной, в сквере под Белой башней, символом этого города. Там послушали уличных музыкантов. Потом переместились чуть дальше вдоль залива, к памятнику Александру Македонскому, сидящему с оголенным мечом на вздыбленном коне. Под бронзовым императором, у высокого постамента скакали на биэмикс-велосипедах греческие трюкачи – тоже друзья Бабиса. От них мы двинули в кафешку, где, по словам моего нового приятеля, делают лучшие в городе гиросы – это такое греческое блюдо, что-то типа шавермы и донеров.
В мастерскую на Монастириу вернулись часов в одиннадцать. Улица была совершенно пустой. Мы еще немного покурили, после чего Бабис дал мне ключи, чтобы я мог закрыться изнутри, пожелал спокойной ночи и уехал домой спать. Договорились, что в девять утра, когда он вернется, я уже проснусь и буду готов открыть ему дверь. Я завел будильник, поставил во дворике раскладушку, расстелил на ней спальник и улегся – вторую ночь подряд под звездами, под теплым южным небом. Поначалу донимали комары, но в какой-то момент я просто перестал обращать на них внимание и заснул.
Мытищи на Эгейском побережьи
– Васил! Васил!
Утром разбудили настойчивые крики. Оказалось, это Бабис звал меня из-за забора внутреннего двора.
– Васил, открывай, я пришел!
Я прошел через мастерскую, отпер дверь и подивился – чего это он так рано? На часах только восемь. Оказалось, не рано – просто в Греции другое время, на час больше, чем в Испании-Франции-Италии. А я и не знал.
Бабис принес мне из кофейни, расположенной по соседству с мастерской, холодного кофе фраппе в большом бумажном стакане. Выкатил из помещения на улицу убранные на ночь мотоциклы. Включил компьютер, проверил почту и фейсбук. Затем вышел ко мне во дворик и стал скручивать свой фирменный косяк. В общем, день начался лениво и спокойно. После двух дней трэша-угара в Неаполе и еще двух дней, проведенных в дороге, это только радовало. Подрываться и куда-то ломиться не хотелось. Я курил, пил кофе, ел гирос из кофейни и листал интернет в телефоне.
Во второй половине дня я выбрался на прогулку и снова пошел в центр, к набережной. Удивительная вещь: я, конечно, знал, что Греция – страна бедная, но не знал, что настолько бедная. Колыбель цивилизации и родина великой античной культуры в прошлом, страна-курорт и член Евросоюза в настоящем (причем с евро в качестве национальной валюты)… А со стороны больше похожа на государство третьего мира. Или это только в Салониках так? Не знаю, пока не знаю. Но точно могу сказать, что ничего интересного с туристической точки зрения, никаких древностей я в городе не нашел – несмотря на то, что Салоникам больше двух тысяч лет. Разве что давешняя Белая башня на набережной – толстый, тяжеловесный каменный цилиндр, стоящий с четырнадцатого века. Возможно, лет сто назад тут было поинтереснее – говорят, что в 1917 году чуть ли не полгорода сгорело в страшном пожаре, после чего его отстраивали заново, уже без былой красоты.
Впрочем, кое-что понравилось. Например, разглядывать местных мужчин и женщин. В своеобразной внешности греков была какая-то благородная красота. Темноволосые, но светлокожие, с приятными и открытыми лицами. Хотя немало и смуглых. Мужчины носят бороды и выглядят так, как и должны выглядеть настоящие древние эллины. У исполненных достоинства женщин – правильные черты лица и черные брови. Все говорят на странном языке, напоминающем своим звучанием то испанский, то какой-нибудь грузинский. Еще понравилась набережная и залив Термаикос. Салоники были последним приморским городом в моем маршруте, и поэтому хотелось запомнить все как следует. Я взял напрокат велосипед и пару часов катался вдоль воды и по прилегающим к заливу кварталам. А к девяти вечера вернулся на автобусе в мастерскую.
К разговору о греческой внешности – много колоритных персонажей в клипе афинской стоунер-рок-группы
В тот день у меня появились новые соседи. Испанца Хосе Бабис повстречал на улице случайно и пригласил потусить у себя пару дней – оказалось, парень уже три месяца путешествует по Европе на велосипеде. Выехал из Испании весной и держит путь на юго-восток, в сторону Таиланда, рассчитывая провести в дороге года полтора. В тридцать с небольшим лет ему захотелось перемен. Он расстался с девушкой, продал машину, собрал снаряжение, сел на велик и уехал. Чуть позже появился Тьяго с каучсерфинга – бразильский студент, тоже путешественник, но более цивильный и домашний. Очень скромный и приличный парень, который, кажется, был в некотором шоке от предложенных условий проживания. Когда Бабис уехал домой, мы еще долго общались с ребятами, сидя во дворике.
Салоники отпускают не сразу
Утром я хотел пораньше выйти на трассу и стопить в Болгарию, но пораньше не получилось. Сначала я не сумел отказаться от предложенного неугомонным Бабисом косяка. Затем, когда все-таки собрался с силами и вышел (примерно в полдень), я долго не мог сесть на нужный мне автобус, который довез бы меня до автостанции на окраине города, рекомендованной на «хитчвики» – именно оттуда ходил транспорт до удобной для автостопа деревеньки где-то на севере под Салониками. Ох уж эта греческая азбука! Отчасти похожая на кириллицу и одновременно не похожая ни на что, она ужасно сбивала толку. Раза два я садился не на тот автобус. Затем все-таки сел на нужный и добрался до автостанции на краю города, где целый час ждал еще одного баса, пригородного. Когда, наконец, дождался и уехал, то понял, что двигаюсь не по нужному мне большому шоссе, а по старой дороге, идущей параллельно. Кажется, на этот раз «хитчвики» все-таки подвел. В итоге пришлось пару часов, обливаясь потом, идти по сельской местности, среди засеянных хлебами полей и под жарким солнцем. Я пешком добрался до нужной мне трассы Е79 и долго брел вдоль нее по проселочной дороге в поисках подходящего места для стопа, а его все не было и не было – ни стоянки, ни заправки, ни выезда из какой-нибудь деревеньки. Часы показывали четыре часа дня, а впереди по-прежнему оставалось триста с лишним километров пути на север. Черт возьми! Отчаявшись, я подошел к металлической сетке, отделяющей угодья от шоссе, перебросил через нее рюкзак, а затем перелез сам (напомню, что в Западной Европе ловить попутки, стоя прямо на трассе, запрещено). Будь что будет! Развернул картонный знак SOFIA лицом к автомобильному потоку и поднял правую руку с оттопыренным большим пальцем. И уже через двадцать минут застопил легковушку. Внутри сидели парень и девушка моих лет или чуть старше – болгары, которые возвращались с греческих пляжей домой в Софию.
В общем, все кончилось хорошо. Я ехал к братьям-славянам и впервые за три с лишним недели покидал Шенгенскую зону – на границе мне поставили в паспорт штампы о выезде из Греции и въезде в Болгарию. На рекламах и дорожных знаках появилась кириллица – причем в той же самой версии, что и в России. Да и вообще в Болгарии все было почти как дома.
