Павло Морковкин, автор блога Trips and Quips, любитель непризнанных территорий, зон конфликтов и неблагополучных уголков планеты, рассказал «Пассажиру» (в двух частях) о своем путешествии в Пакистан, попутно разрушив многие стереотипы о стране. Во второй части рассказа – Исламабад, легендарные племена калашей и хунзакутов, разрушенная алкофабрика, одна из самых высокогорных дорог мира и долина, полюбившаяся западным хиппи. Первую часть можно почитать тут.
Сват. Швейцария с Буддами и бурками
Забитая людьми пакистанская маршруточка набрала высоту над уровнем моря, и мы въехали в долину Сват. «Швейцария Востока» – так якобы назвала этот регион королева Елизавета II, когда приехала сюда в 1961 году. О Швейцарии здесь напоминают горные реки и зеленые луга, над которыми возвышаются заснеженные вершины гор. Дороги в Свате гораздо хуже швейцарских, зато цены – в разы ниже. В середине июня вместо адовой жары здесь стоит достаточно приятное восточноевропейское лето. Днем я все еще потею, но вечерами уже могу вдохнуть полной грудью. И даже водители стали открывать в машинах окна вместо того, чтобы включать кондиционер.
Полвека назад долина Сват была важной остановкой для западных туристов на пути из Афганистана в Индию из-за своих конопляных зарослей. Позже в Афганистане началась война, и поток приезжих в этом регионе закончился. А кусты конопли размером с человека растут до сих пор. Но повального открытого курения а-ля Непал в этом регионе нет – все довольно прилично. К тому же в Пакистане каннабис вне закона.
Забавно то, что хиппаны, в поисках свободы покидавшие свои консервативные государства, часто попадали в места с гораздо более строгими обычаями. Местную гендерную сегрегацию, о которой я писал выше, можно проиллюстрировать таким случаем. Мы вписывались у одного местного парня довольно либеральных взглядов. Он и выпить был не прочь, и местные обычаи соблюдал скорее из уважения к окружающим, чем искренне. В одну из ночей в той же самой квартире ночевала и его племянница. Спали мы, естественно, в разных комнатах, но в нашем присутствии она не то что не закрывала лицо, а даже не покрывала голову. Когда мы прощались, она попросила сфотографироваться с нами, в итоге снимки оказались и на ее телефоне, и на моем фотоаппарате. В следующем городе по нашему маршруту нас принимали родственники предыдущего хоста. Один из них попросил показать мои пакистанские фотографии, и я дал ему свою камеру. Тот полистал снимки и наткнулся на снимок с девушкой:
– О! А кто это?
– Эээ… Твоя кузина как-бы.
– Да? А я ее никогда не видел.
В местных домах существует специальная комната для гостей мужского пола – именно туда нас с Андреем и селили. Туда ведет отдельный вход, чтобы гости-мужчины вообще никак не пересекались с женской половиной семьи. Там же мы спали и общались с мужчинами-хозяевами дома. Еду нам тоже приносили местные парни. Что до улиц, то там все половозрелые женщины укутаны в бурку. В Свате женское лицо я впервые увидел где-то на седьмой день путешествия – это была туристка с юга страны.
Кроме конопляных зарослей долина Сват интересна еще и религиозными артефактами. Больше двух тысяч лет назад, задолго до появления ислама, здесь распространился буддизм. С того времени тут осталось множество памятников: от ступ до скальных барельефов. Все слышали о статуях Будды в афганском Бамиане, которые уничтожили талибы. Их пакистанским коллегам в целом повезло больше. Что-то раскопали археологи или восстановили реставраторы. А что-то чудом дожило до наших дней, несмотря на беспощадное время, усилия религиозных фанатиков и рядовых местных жителей, разбирающих старинные постройки на кирпичи.
Все эти монументы относятся к так называемому греко-буддизму – сочетанию древнегреческой культуры и местных религиозных традиций. Изначально Будду Гаутаму не изображали в виде человека, а использовали для этого символы: дерево Бодхи, следы ног, колесо Дхармы. В IV веке до н. э. в эти места пришли войска Александра Македонского, а с ними – и европейское культурное влияние, благодаря которому местные Будды обрели человеческие обличья.
Мы с Андреем посетили пару таких локаций, и полюбовались колоритными развалинами, рядом с которыми пасут коз и играют в крикет местные жители. Затем отправились к одному из местных Будд, который пострадал от рук талибов. В 2007 году бармалеям не понравился скальный барельеф VII-VIII столетия. Они просверлили в его лице дырки и вставили туда взрывчатку. К счастью, талибов скоро выгнали, а международная команда реставраторов вернула принцу Гаутаме лицо. Сейчас это довольно популярное место для буддийских паломников, среди которых преобладают южные корейцы.
Здесь супербезопасно, но немногочисленных иностранных туристов на всякий случай оберегают. Едва мы с Андреем свернули с трассы в сторону барельефа, нас тут же остановили солдаты и не разрешили идти в одиночку – пришлось продолжать путь в сопровождении вооруженного эскорта. Не то чтобы такая излишняя забота была нам в тягость, но это очень задерживало передвижение: около часа мы сидели на военной базе и пили предложенный чай, пока солдаты собирали для нас вооруженный отряд. Зато на обратном пути – потому что было уже темно – нас отвезли практически к нашему отелю.
Чем севернее мы продвигались по Свату, тем погода становилась приятнее, люди – светлее, интернет и электричество – реже, а кусты конопли на обочинах – выше. Нашей очередной остановкой стал небольшой городок Мадьян. В местной гостинице мы сняли простейшую комнату, в которой почему-то не было душа. То есть там была полноценная душевая комната, в ней на уровне колен торчал кран с нормальным напором воды, а вот трубы, вмонтированной в стену над головой – не было. Вместо этого стояло ведро с ковшиком. Позже такую практику мы встретим в Пакистане еще не раз.
Первый полицейский появился у нас в номере, когда мы еще даже не разложили свои вещи. Мы успели только выругаться, предвкушая очередную бюрократию и запреты на передвижение. Но страж порядка всего лишь переписал наши паспортные данные, пожелал хорошего дня и удалился.
Вслед за ним в номер зашел Фархад, хозяин гостиницы. Сказал, что мы ему не клиенты, а гости, и разрешил жить здесь бесплатно. А еще начал кормить, водить по своим многочисленным родственникам и не отпускал самостоятельно даже в кафе через дорогу от отеля. Ускользнуть от него было нельзя. Едва мы выходили на крыльцо гостиницы, как нас замечал кто-то из фархадовых многочисленных родственников, и, не слушая наших возражений, рвался сопровождать и платить за нашу еду. Первый собственный доллар я смог потратить где-то день на четвертый после знакомства с Фархадом. Нам было немного неловко от такого экстремального гостеприимства, но приходилось терпеть – это Пакистан.
Вечером первого дня пришел еще один полицейский, попросил NOC, получил бумажку у том, что NOC не нужно, и успокоился. Перед уходом приставил к нам человека с автоматом. На утро автоматчик исчез, и мы снова почувствовали себя абсолютно свободными и слегка беззащитными перед лицом маловероятной террористической угрозы.
Следующие несколько дней мы ездили на север и в сопровождении Фархада и его родственников в городки Бахрейн и Калам. Хотя скорее это мы были его сопровождением. Узнав о наших дальнейших планах, ребята взяли всю организацию на себя, а мы просто расслабились и наслаждались сватскими пейзажами.
Из Мадьяна ехали на легковушке с кузовом хетчбэк. В салоне нас было пятеро плюс водитель. Еще двое пассажиров сидели на корточках в багажнике между нашими рюкзаками. Внутреннее зеркало заднего вида у водителя заклеено большим стикером с надписью про Аллаха. Он вообще не использовал его по назначению: зеркало было повернуто так, что водитель видел в нем себя, а не дорогу. В машине, которая везла нас обратно, это же зеркало служило креплением для маленького телевизора. Я уже погрузился в местную культуру и даже перестал пристегиваться, надеясь в случае чего на наклейку «Машаллах» на транспортном средстве. Вокруг были такие пейзажи, что о безопасности дорожного движения не хотелось думать совсем.
Собственно, горные виды – это то, что спасало эти места. В Бахрейне мы еще смогли прогуляться по жилым кварталам и к собственной радости обнаружить пару исторических зданий с резными украшениями из дерева. А Калам в этом отношении был абсолютно неинтересен. Оба этих городка могли бы быть чудными созерцательными местами, но стали направлением для внутреннего туризма. Летом, когда в равнинной части Пакистана стоит адская жара, сотни южан прутся сюда, чтобы спастись от зноя. Они наслаждаются беспретенциозным отельным сервисом, сидят в кафешках с видом на горную реку и прогуливаются по пыльным незаасфальтированным улицам, на которых кушают стритфуд и покупают сувениры. Все это похоже на фильм Расторгуева «Жар нежных», в котором вместо карикатурных русских туристов участвуют смуглые выходцы из южного Пакистана.
К калашам и обратно
Мы спустились на юг, выехали из Свата и направились западнее, к границе с Афганистаном. По дороге традиционно проехали несколько блокпостов, где пакистанские военные радовали нас своей сообразительностью. Судя по журналам регистрации, куда вписывали наши данные, через каждый из этих блокпостов ежедневно проезжает пара иностранцев. При этом практически никто из солдат не владел английским, а говорившие хотя бы минимально, тупили при переписывании имени и серии паспорта так, будто бы делали это в первый раз в жизни. При этом на каждой остановке все остальные пассажиры автобуса терпеливо ждали, пока мы решим свои проблемы. Я надеюсь, что нас не очень сильно возненавидели за это.
Рядовой случай из путешествия по Пакистану. На очередном блокпосту нас вместе со всем автобусом тормозят и заставляют ждать неопределенный срок звонка от какого-то начальника. Через минут пятнадцать общения на ломаном английском становится ясно, что будь у нас NOC (документ, необходимый для перемещения по отдельным частям Пакистана) – нас бы пропустили и без звонка: «Здесь проблема с безопасностью, мистер!». Причем раньше про пермит нас никто даже не спрашивал. Мы вручаем им наш полученный в Пешаваре NOC и едем дальше. Учитывая уровень английского этих парней, я подозреваю, что они не понимают сути написанного в этой ксерокопии вообще, но печати органов власти и подписи чиновников внушают им доверие. А как NOC может обеспечить нашу безопасность – это уже вопрос риторический.
На последнем перед городом Дир блокпосту мы-таки попадаем под эскорт, и наш автобус до самого города сопровождает машина полиции. Впрочем, дирские копы оказываются максимально вменяемыми и разрешают ночевать у местных. На вокзале нас встретили ребята с каучсерфинга, и с эскортом мы поехали на вписку. Машина охраны исчезла почти сразу же после того, как мы скрылись за воротами дома. На следующий день нас уже никто не контролировал – сработала то ли пакистанская лень, то ли здравый смысл.
Сам Дир – небольшой городок, лежащий в долине реки. До 1947 года он был столицей туземного княжества, подконтрольного Британии, а спустя год вошел в состав независимого Пакистана. В Дире есть пара исторических достопримечательностей: дворец дирского наваба – правителя княжества – в котором сейчас живут его потомки, и старое кладбище, по всей видимости, членов навабской семьи, на котором сейчас пасутся козы. Я бы в очередной раз отметил горные пейзажи, но в Северном Пакистане такие виды везде, поэтому довольно бессмысленно повторять, что тут красива каждая деревня, а переезды между ними впечатляют вдвойне.
Главный промысел Дира – это ножи. Здесь вручную делают и столовые приборы, и маленькие складные ножи, и здоровые кинжалы. Сложно назвать их удобными или красивыми, но в качестве недорогого сувенира из Пакистана – самое оно. Хотя сами мастера рассказывают, что их изделия популярны до такой степени, что их даже подделывают в других регионах и тоже используют клеймо с надписью «Dir». Кроме названия города на лезвиях дирских ножей можно увидеть и другую символику: узоры, звездочки и почему-то самолеты. Не понятно, чем вдохновлялись мастера: то ли пассажирскими самолетами, летающими в аэропорт Читрала, что отсюда в сотне километров на север, то ли военной авиацией над соседним Афганистаном, до которого меньше 20 километров.
Дорога из Дира в Читрал проходит через перевал Ловари на высоте 3118 метров. Чтобы сократить путь, пакистанцы в горе продолбили одноименный туннель длиной 10,5 км, но он работает не круглые сутки. Мы специально выбрали время, чтобы проехать длинной дорогой и полюбоваться пейзажами. На серпантины горных дорог насмотрелись вволю и приехали в Читрал пыльными, словно самые неинтересные книжки в районной библиотеке.
В Читрале мы поселились в отель и по этому поводу вновь получили сопровождающего полицейского. В этот раз им оказался лысеющий мужичок в возрасте, у которого не было не только оружия, но и униформы. Он был дико похож на одного из участников команды КВН «Новые армяне», за что тут же был прозван армянином. Армянин минут тридцать ходил за нами хвостом и покорно ожидал, пока мы допьем в кафешке очередной манго-шейк, а потом, видимо, понял всю бессмысленность своей миссии и исчез. Утром мы оформили в полиции пропуска в долины калашей и продолжили путь.
В поисках информации о калашах можно нагуглить массу изумительных историй. Обычно их награждают романтическим эпитетом «затерянное в горах племя». Одни источники называют их последними пакистанскими арийцами, другие – потомками не то Александра Македонского, не то славян-русичей. И все как один постят фотографии голубоглазых блондинов на фоне буколических пейзажей горного Пакистана. Все это имеет мало общего с действительностью.
Калаши – действительно самобытный народ, который единственный в регионе сохранил свою религию и не перешел в ислам. Внешность у калашей достаточно светлая. Некоторые из них со своими голубыми глазами и светлыми волосами вполне сошли бы за жителей Скандинавии. Впрочем, такие черты – совсем не редкость для жителей горных регионов не то что Пакистана, а того же Кавказа, где горцы намного светлее жителей равнин. Связи калашей с Александром Македонским и его солдатами не доказаны. Впрочем, сами калаши вольно или невольно извлекают пользу из этого мифа. Современная Греция, видя себя наследниками Александра III Великого, довольно сильно помогает калашам, вбухивая деньги в строительство инфраструктуры в местных деревнях.
Вдоль главной дороги, идущей вдоль реки, тянутся ряды магазинов и многочисленных отелей. Туристов здесь довольно много – в основном из местных. Во-первых, летом здесь прохладно. Во-вторых, калашам, как не мусульманам, по закону разрешено производить и употреблять алкоголь. Поэтому часть пакистанских туристов приезжает сюда исключительно за этим, а для местных жителей бутлегерство стало дополнительной статьей доходов. Атмосфера тут довольно расслабленная, и полиция смотрит на такие вещи сквозь пальцы. Я немного напрягся, когда местный шериф появился во дворе нашего отеля, где с десяток человек пили местные напитки в облаке конопляного дыма. Но полицейский всего лишь подсел за наш столик, спросил, все ли у нас в порядке, и отправился дальше по своим полицейским делам. Даже эскорт здесь очень нестрогий. Коп просто прогуливался с нами, номинально присутствуя и следя за нашей безопасностью. Разве что близко к Афганистану подходить не разрешили.
Калашские поселки тянутся от дороги по склонам гор, и за самыми аутентичными картинками приходится подняться вверх. Дома из камня и дерева, украшенные резьбой и козьими рогами, выглядят совершенно феерически. Мужчины-калаши выглядят не особо примечательно. Одни, как и в целом в регионе, носят на голове паколь и одеваются в шальвар-камиз – широкие штаны с длинной рубахой. Другие вообще предпочитают современный дешевый китайский шмот. Увидеть их в традиционных костюмах можно только в дни калашских праздников. А вот у женщин невероятно яркие платья и головные уборы, которые они шьют самостоятельно. Причем это не праздничная, а повседневная одежда. Все это выглядит настолько колоритно, что я только и делал, что бегал с фотоаппаратом и фиксировал сцены сельской жизни.
Кроме жилых домов интересны и старые кладбища. Раньше калаши не закапывали своих мертвецов, а клали гроб с телом прямо на землю. Со временем доски разваливались, а кости оказывались прямо под открытым небом. Сейчас так делать прекратили, и гробы стали закапывать. У некоторых могил можно увидеть резные деревянные статуи почти в человеческий рост. Но в большинстве случаев надгробием служит обычная плетеная кровать – статуя сто́ит достаточно дорого, да и воруют их часто.
Вернувшись от калашей в Читрал, мы направились на север в Мастудж, который в итоге завоевал почетное звание «Самый дерьмовый город трипа». Началось все с того, что в этот проклятый Мастудж мы даже не смогли попасть с первой попытки. Автобусов между Мастуджем и Читралом нет, а общественный транспорт представлен shared taxi в виде джипов. Потому что хоть Google и рисует на картах в этом месте жирную желтую линию, дорога там отсутствует, а последние 40 км приходится ехать два часа.
Добравшись до Мастуджа, мы планировали пересесть на автобус, и проехать дальше на восток по одной из самых северных дорог страны. Но оказалось, что за Мастуджем дорогу размыло, и на восстановление уйдет несколько дней. Мы арендовали розовый джип и отправились на место аварии, планируя перейти его пешком и дальше продолжить путешествие на попутках. На месте выяснилось, что перейти через этот мутный бурлящий поток горной жидкости не так-то просто, и пришлось вернуться в Мастудж. Следующим утром нам предстояло возвращаться на юг. На автовокзале мы узнали, во сколько отправляется транспорт, и пошли искать гостиницу.
Это было непросто. Либо в домах с надписями вроде «Турист пэрэдайз гестхауз» никого не было, либо люди там не знали ничего о существовании гестхауса, либо ломили какую-то неадекватную цену вроде 30-40 баксов за номер. В итоге в одном месте нам удалось сторговаться за десятку за дабл без туалета, интернета и со светом всего на несколько часов. Весь вечер мы слушали нытье хозяина о том, как ему дорого готовить нам ужин, а в выставленном счете получили даже чай, которым нас угощали при заселении.
Следующее утро началось с подвига. Мы проснулись в полпятого утра, чтобы успеть на транспорт. На паркинге оказались раньше всех мастуджан, но все равно пропустили два джипа. Первый – потому что в него все пассажиры записались еще вечером предыдущего дня, а нам, естественно, о предварительном бронировании никто не сказал. А второй – потому что понятие «очередь» в Мастудже отсутствует напрочь. И, пока я ходил за багажом, хитрые мастуджане заняли все места и наотрез отказались выходить – только улыбались, слушая изысканную русско-английскую ругань, которой я их покрывал.
Отчаявшись, мы попытались организовать таких же оставшихся лузеров, чтобы скинуться и заказать такси. Но внезапно появился грузовик, идущий в Читрал. В его кузов запрыгнули почти все страждущие, и мы отправились в путь.
В этой стране я ездил в самом дешевом вагоне поезда. Ездил на крыше маршрутки, переделанной из пикапа. Ездил сидя на корточках в багажнике хэтчбэка. Единственное, чего мне не хватало для пакистанского транспортного каре – это проехаться в кузове грузовика по горной дороге. В итоге там оказалось даже несколько удобнее и на 50 центов дешевле, чем в джипах, которые мы пропустили. И я смог не только посмотреть, но и пофоткать горные пейзажи. Спустя восемнадцать часов и две пересадки мы наконец-то приехали в столицу Пакистана Исламабад.
Исламабад и окрестности
В Исламабаде мы залипли аж на две недели, и на то было несколько причин. Первая – нам с Андреем надо было продлить наши визы, а то мы уже слишком долго засиделись в Пакистане. Второй причиной – на этот раз приятной – стал наш хост в Исламабаде. Он оказался очень гостеприимным и занятым человеком, поэтому просто выдал нам ключи от своей вписочной квартиры в центре и удалился, извинившись, что не может проводить с нами больше времени. В квартире не было газа, но зато был небольшой запас алкоголя, кондиционер и интернет. Это совсем не способствовало желанию выходить на улицу, где царили +35 по Цельсию при сильной влажности.
А в-третьих, со мной наконец-то случилось самое ужасное, что может произойти с иностранцем в Пакистане – где-то у калашей я подхватил диарею (путешественника?). Так что пока Андрей ездил осматривать будд и рынки по окрестностям столицы, я предпочитал не отходить далеко от уборной. И выползти на осмотр столицы и окрестностей я смог лишь спустя несколько дней, когда здоровье мое улучшилось.
Сам Исламабад был построен в 60-е годы прошлого века специально для того, чтобы стать столицей. Как и любой другой искусственно созданный город, он не только не особо примечателен, но и неудобен для жизни в целом. «Вот поедете в Исламабад – там все как Европе», – убеждали случайные пакистанские знакомые. В итоге он оказался похожим скорее на не самый крупный город аравийского полуострова. Центральные улицы Исламабада выглядят как междугородние трассы: широченные многополосные шоссе, пустые пространства и зеленые зоны. На картах последние обозначены словом «парк», но из парковой инфраструктуры там обычно присутствуют только заборы. Хотя обилие растительности – это, пожалуй, единственный плюс Исламабада.
Ходить пешком тут совершенно невозможно, потому что расстояния между кварталами совершенно конские, а путь пролегает либо через частный сектор, либо мимо этих самых «парков». С общественным транспортом все тоже не очень хорошо. Есть метробас, соединяющий Исламабад с близлежащим городом Равалпинди. Но у него всего один маршрут, и не отовсюду к его станциям можно доехать на обычном автобусе. Рикши в Исламабаде запрещены. Туда, куда не ездили автобусы мы добирались либо на такси, либо автостопом.
Зато соседний Равалпинди, который в несколько раз старше своего соседа, оказался совершенно очаровательным уютным городком с умеренным пакистанским хаосом. С шумными базарами, яркими маршрутками и рикшами, прилавками с уличной едой и редкими образцами колониальной застройки.
Из Исламабада мы сделали вылазку в Мюрри. Шестьдесят километров на север – и из душного ада ты попадаешь в прохладный горный поселок с англиканскими церквями. В XIX веке британское правительство построило тут санаторий для своих солдат и летнюю штаб-квартиру для администрации Пенджаба. Еще одним местным британским начинанием стала алкогольная фабрика Murree Brewery. Позже появились отделения в Кветте и Равалпинди. Кветтский филиал уничтожило землетрясение в 1935 году, а само здание в Мюрри разрушили мусульманские погромщики после провозглашения независимости Пакистана. Сейчас среди его остатков пасутся животные и живут бездомные. Фото самих живописных руин на фоне зеленых гор иногда даже печатают на пакистанских туристических открытках.
Завод в Равалпинди функционирует до сих пор и успешно удовлетворяет нужды пакистанских алкопотребителей. Тут производят пиво, крепкие напитки, а также всякую безалкоголку, в том числе солодовое эрзац-пиво, вроде того, что так распространено в разных Иранах и Саудовских Аравиях. Банки с настоящим пивом украшают медали за победы на всевозможных конкурсах, но, если присмотреться повнимательнее, становится ясно, что все награды получены еще при британцах. Хотя это довольно неплохое пиво, хотя и достаточно дорогое: в 2017 году банка стоила около 4 долларов.
В целом в Пакистане спиртное запрещено только для мусульман. Представители других религий – в основном это христиане – могут квасить совершенно легально. То же касается и иностранных туристов. Для этого нужна специальная бумага, которую выдает местное управление акцизами и налогами. В ней указывается имя обладателя, его вероисповедание и количество алкоголя, которое он может приобрести. С ней можно покупать бухло в официальных вино-водочных магазинах – в основном они находятся в пятизвездочных отелях. Иностранцам же обычно продают и безо всяких пермитов.
Однажды я пришел в такую лавку с местным приятелем и меня пропустили без вопросов, а его нет. При том, что он был не мусульманином, а калашом, но соответствующих документов не имел. В очереди уже стояло несколько человек. Каждый из них держал лист формата А4, где была указана его фамилия и религия. Я подошел к парню, перебиравшему свои покупки, и спросил его:
– А вы христианин?
– Аллилуйя! – ответил он, открывая пивную банку, и немедленно выпил.
Само собой, пьют в Пакистане и многие мусульмане. По крайней мере те, кто такими числятся номинально. А помимо официальных магазинов вовсю работает и черный рынок.
Каракорумское шоссе. Голубые озера и абрикосовые долины
Из Исламабада мы выехали на Каракорумское шоссе. Это одна из самых высокогорных дорог в мире. Сотни лет назад тут проходил один из маршрутов Великого шелкового пути. В прошлом веке совместными усилиями Китая и Пакистана здесь проложили заасфальтированную дорогу длиной в полторы тысячи километров. Стройка шла двадцать лет и стоила жизни сотням рабочих.
Кроме того, что шоссе ведет к некоторым интересным пакистанским местам, оно само стало достопримечательностью. Многие туристы приезжают сюда, чтобы проехать его полностью на велосипеде или мотоцикле. Мы с Андреем выбрали более ленивый способ и погрузились в автобус до Гилгита. Транспорт отправлялся вечером, поэтому начало дороги нам увидеть не довелось. Но как только я проснулся и выглянул в окно, то тут же схватил фотоаппарат и побежал в переднюю часть автобуса, где была открыта дверь рядом с водителем – в нее можно было высовываться и фотографировать окрестности. Я уже писал, что пейзажи горного Пакистана красивы – так вот картины Каракорумского шоссе перекрывают все, что мы успели повидать за предыдущие недели.
Гилгит – даром что столица провинции – оказался довольно небольшим горным городком, лежащим в долине одноименной реки. Пыльные улицы с беспорядочно расположенными торговыми лавками и в какую сторону ни глянь – везде горы. Подавляющее большинство горожан – мусульмане, исповедующие разные направления шиитского ислама. В городе даже действует шиитская мечеть, куда, однако, нас не пустила вооруженная охрана.
В Гилгите мы не задержались надолго и автостопом приехали в Каримабад – один из главных городов и туристических центров долины Хунза. Здесь живут буриши, они же хунза, исповедующие исмаилитский ислам и говорящие на изолированном языке бурушаски. Вместе с калашами хунзакуты удостоились в интернете звания таинственного затерянного горного племени. До такой степени, что статьи о хунзе часто иллюстрируют фотографиями калашей.
Легенда о хунзе имеет другой сюжет. Им приписывают способность жить до 120 лет, не болея и сохраняя бодрый вид. Объясняется это все активным образом жизни и преимущественно вегетарианским рационом местных жителей, основу которого составляют абрикосы. К реальности эта сказка, конечно, имеет мало отношения. То есть до старости буриши доживают, но никаких сверхъестественных показателей в 120 лет никто из них не достигает. Болеют они с такой же периодичностью, как и остальные люди. Диета у них действительно по большей части немясная, а абрикосов тут настолько много, что их даже не продают – можно нарвать где угодно.
Буриши изготавливают и продают вино. Причем это влияние именно местных традиций, а не исмаилизма. Молодые женщины у буришей часто ходят с непокрытой головой, а пожилые часто носят традиционные головные уборы. Население тут довольно толерантно относится к чужому внешнему виду. Многие туристы – даже пакистанцы – ходят в коротких шортах.
Центр Каримабада состоит сплошь из гостиниц и кафе для туристов. На глаз, приезжих тут в несколько раз больше, чем местных. Такое количество гостей объяснимо – почти из любой точки города открываются потрясающие виды на шести- и семитысячники с белоснежными вершинами.
Из рукотворных достопримечательностей интересны два средневековых форта, построенных из камней и дерева и покрытых глиной. Вокруг них тянутся ряды выполненных в традиционном стиле домов местных жителей.
Немногим севернее Каримабада находится озеро Аттабад с водой невероятно синего цвета. Еще десять лет назад его здесь не было, а на берегу реки Хунзы стояли жилые дома. Но в 2010 году сошел сель и перекрыл русло реки. В результате двадцать человек погибло, а около шести тысяч лишились крова. Под водой оказалась часть Каракорумского шоссе и деревня Аттабад, в честь которой и назвали новый водоем. Понадобилось больше пяти лет, чтобы построить тоннель и восстановить дорогу. Все это время по озеру ходили лодки, перевозившие пассажиров, грузы и машины. Маленькие лодки есть на озере и сейчас, но сегодня это развлечение для туристов, а совсем не жизненная необходимость.
Следующей остановкой стала ваханская деревушка Пассу. Она очень небольшая, но здесь сохранились традиционные каменные заборы и дома, которые раньше были жилыми, а сейчас используются в качестве складов.
Рядом с Пассу находятся ледники, к которым можно сходить пешком. Правда, в силу того, что температура на планете непреклонно растет – ледник тает, и шагать к вечной мерзлоте с каждым годом приходится все дальше. Зато рядом с ледником появляется небольшое горное озеро. Водопроводная вода в деревне тоже ледниковая, поэтому пока умываешься, от холода перестаешь чувствовать свои пальцы.
Одно из местных туристических развлечений – подвесной мост через реку Хунза. Это совсем не уникальная конструкция, и таких веревочных мостов полно в Северном Пакистане. Обычно это единственный способ пересечь реку для местных жителей. Мост в Пассу длинный и в достаточно плохом состоянии. Многие доски отсутствуют, а зазор между перекладинами может составлять полметра – и это, по словам моего местного приятеля, его еще отремонтировали. Когда идешь по мосту, он начинает трястись, и ты тоже начинаешь трястись – потому что стремно. Хотя местные жители ходят туда и обратно каждый день и посмеиваются, глядя на неуклюжих иностранцев.
Из Пассу автостопом я добрался до последней точки моего пакистанского маршрута – городка Сост. Такой метод передвижения здесь – обычная практика. Водитель просто ехал на работу и подбирал всех, голосовавших на дороге. Пакистанский таможенный и паспортный контроль находятся именно в Состе, хотя отсюда до самой границы ехать еще 85 км. У Китая есть ограничения на переход некоторых границ, в том числе и Хунджерабского перевала – единственной дороги из Пакистана. Переходить пешком здесь запрещено, и приходится ехать на автобусе. Можно добраться до границы и на собственном транспорте, но китайцы пустят к себе, только если тебя будет встречать заранее организованный гид.
На моем билете было указано «время отправления – 8:30», но это не означало абсолютно ничего, потому что таможенный пост гостеприимно распахнул свои двери лишь после десяти утра. Начался адский досмотр на предмет наркотиков. Сначала все пассажиры складывают свои сумки в ряд, и их обнюхивает собака. Потом со своими баулами идешь к пакистанскому таможеннику, чтобы тот вытащил все вещи и еще раз внимательно их осмотрел. Уже когда весь мой багаж был благополучно исследован, и я аккуратно начал укладывать его обратно в рюкзак, таможенник почему-то решил изучить книги, которые я набрал во многочисленных букинистических магазинах Исламабада. Сначала он схватил томик Хаксли и начал обнюхивать его, надеясь учуять что-то, что упустили собаки. Потом он взял «Старика и море» и стал рвать обложку в поисках хоть каких-то запрещенных веществ. Вот тут я реально офигел, и пытаясь подбирать максимально дипломатические выражения, начал орать на пакистанца, чтобы тот прекратил это безобразие. После этого таможенник оставил старика Хэма в покое.
За таможенным контролем следовал паспортный. Я получил выездную печать, де-юре покинув Пакистан, и отправился занимать свое место в автобусе.
Последнее, что видишь на территории страны – это банкомат Национального банка Пакистана, сопровождаемый табличкой «Самый высокий банкомат в мире». В паре десятков метров дальше – местные туристы, делающие селфи на фоне конструкции, называемой «Врата Китая». На КПП с той стороны – куча таких же туристов, только китайских.
У «врат» китайские солдаты открывают шлагбаум, и мы въезжаем на территорию Поднебесной. Высота здесь – 4 693 метра, и внутри КПП есть даже кислородные маски. Из-за погодных условий этот погранпереход работает только с мая по ноябрь, но иногда закрывается даже в этот период.
Китайцы шмонают куда жестче, чем пакистанцы: багаж просматривают сначала через рентген, потом полностью распаковывают каждую сумку. Пассажиров пропускают через сканер тела. Единственный раз, когда я сталкивался с такими мерами безопасности — это когда въезжал в Израиль из Сектора Газа.
Естественно, вся эта процедура затягивается надолго. А после контроля мы еще час ждем в маршрутке, пока нам разрешат выехать с КПП и продолжить свой путь. Наконец к нам подсаживают одного китайского полицейского, и мы заезжаем в Китай.
Пакистан остается позади. Со своим монструозным Карачи, параноидальными полицейскими, ламповым Пешаваром, чопорными пуштунами, ошарашивающими горными пейзажами и бдительным гостеприимством местных жителей. А еще званием «самая интересная страна» в моем личном рейтинге, которое у Пакистана за несколько лет так никто и не отобрал.
