Работа сомелье, реабилитационный центр под Омском и «Бизнес Молодость». Костя Август – райтер, художник и путешественник – рассказал «Пассажиру» о своем непростом пути к становлению, отношению к искусству и фирменном теге-листе.
— Ты родился в Москве в восьмидесятых годах, расскажи каким тогда был город?
Вот ты смотрел первые сезоны «Улицы разбитых фонарей»? Это было очень похоже. Всё такое хмурое, серое, много грязи.
— Расскажи, чем занимались твои родители?
Мама работала в фирме по продаже авиабилетов. А у папы был свой бизнес, я не вникал никогда.
— Твоё детство проходило в девяностые годы. Расскажи насколько «лихим» было то время?
Я рос в тепличных условиях. Родители меня оберегали и говорили: «Не делай то! Не делай это! Не общайся с незнакомцами! Никогда не соприкасайся с наркотиками!». В целом всё было нормально, но какая-то жесть, которую сейчас показывают в фильмах про девяностые, всё равно была где-то рядом. Однажды вышел в подъезд, вызываю лифт, а он занят. Пошёл по лестнице, и между пятым и четвёртым этажом стоят два мужика и колются. Они даже не прятались. Тогда это будто было нормой. На той площадке была люминесцентная лампа и на ней постоянно лежали «баяны».
— Это жесть. Слушай, а чем вообще в детстве любил заниматься?
Да ничем на самом деле. Меня вообще ничего не привлекало. Я всегда был интровертом. Мне было проблематично с кем-то общаться. Единственное, что я любил – читать. На это я всегда тратил много времени. Помню, что какое-то время ходил на радиокружок. Паяли всякие штуки, но потом мне надоело… Ещё у меня с детства какая-то страсть к пинболу.
Однажды, папа пришёл с родительского собрания, достал календарь и начал отмечать дни, когда я прогулял хотя бы один урок – он там почти весь месяц закрасил.
— Пинболу?
Да, это тоже из детства. Не помню, как и когда, но скорее всего это пошло с первых европейских семейных путешествий. Тогда же везде было много игровых автоматов, и меня увлёк именно пинбол. У меня даже дома был настоящий огромный автомат, который я сейчас продал в связи с переездом.
— Это забавно.
Да, многие находят это забавным. Вообще, граффити довольно рано появилось в моей жизни. Мы с родителями гоняли в Европу. В первый раз были в Германии, но там я ничего не запомнил, а через пару лет я более или менее осмыслено увидел расписные стены.
Мы были в Париже, я везде обращал внимание на теги и задумался тогда: «А это прикольный способ заявить о себе».
— У тебя первичным было именно какое-то тщеславное желание?
Ну да… скорее всего именно так. Хотелось, чтобы обо мне знали и узнавали. А это был очень любопытный и доступный способ. Я и в школе всегда старался привлечь к себе внимание. Вот, к примеру, кинуть какую-нибудь шутку или выкрикнуть что-то. Хотя знаешь, я вот сейчас вспоминаю, что с граффити просто были связаны очень яркие ощущения. В Москве такого не было нигде, а в Европе уже на тот момент было всё исписано.
— Как началось твоё становление как райтера?
Ну, я купил себе баллончики с автокраской. Естественно на тот момент ещё не было специализированных магазов. Мы тогда ещё краску сами смешивали. Один баллончик кидаешь в морозилку, другой разогреваешь, а затем объединяешь два цвета и получалось что-то интересное.
В первое время мы, как и все, рисовали шрифты, какие-то незатейливые рисунки, тегали везде. В основном мы разрисовывали поезда, электрички, а ещё вагоны в метро. Мы начинали с друзьями, но они довольно быстро прекратили, где-то через год. Хочешь или нет, но ты варишься с такими же чуваками, которые как-то причастны к граффити. Знакомишься с командами, которые тогда образовывались.
— Тогда в конце девяностых и начале нулевых очень активны были различные субкультуры. Вокруг граффити происходил какой-то движ?
Ну в целом да, но я был далёк от этого. Не могу сказать, что когда-либо причислял себя к какой-то субкультуре или партии. Мне кажется, можно говорить об этом только когда твои взгляды, суждения и вообще векторы развития – идентичны. У меня такого не было… Слушай, ты смотрел «До 16-ти и старше»? Тебе сколько лет, и откуда ты?
— Ну да видел, мне 25, и я из Омской области.
А конкретно откуда?
— Из Калачинска, а что такое? Бывал здесь?
Ну да, бывал. У меня проходила реабилитация в Ясной Поляне.
— Оу, вот это поворот. Эта деревня, кстати, совсем рядом с моим маленьким городом. Давай об этом позже.
Ок. Я спросил про эту передачу, потому что то, как показывали субкультуры в этих выпусках, было близко к правде. Были всякие скинхеды, антифа, панки и куча других «кружков по интересам».
— А в каком возрасте ты начал рисовать?
Где-то в восьмом классе.
— В старших классах у тебя появлялись какие-то мысли о будущей деятельности?
Нет. Мне было сложно определиться с тем, что я хочу делать. Мне нравилось только рисовать. Меня из школы то можно сказать выгнали. Я вообще не учился и часто про***вал. Однажды, папа пришёл с родительского собрания, достал календарь и начал отмечать дни, когда я прогулял хотя бы один урок – он там почти весь месяц закрасил.
— А что ты делал, когда выгнали из школы?
Пошёл в вечернюю школу, где можно было экстерном окончить два класса за год, а затем в Российский Государственный Университет – МСХА имени К.А. Тимирязева и стал сомелье.
— Ты работал по специальности?
Да, пару лет в одном ресторане в центре столицы.
— И как тебе?
Мне было сложно. В моей парадигме никогда не было мыслей о том, что я работаю на кого-то. Я чувствовал себя несвободным. График работы, какие-то условия, да и само дело мне не очень нравилось.
Вот я вижу родителей и каких-то чуваков, потом я очнулся и уже в Омске.
— Ты заикнулся о реабилитации. Как ты начал употреблять, и что это было?
На старших курсах универа у нас была производственная практика. Мы поехали в Ростов-на-Дону на местный винзавод. Там я скорешился с одним челом. Во время обеденных перерывов я замечал, что он куда-то надолго уходил. Когда он возвращался, то постоянно потирал руки и от него пахло бензином. Потом он предложил дунуть, я несколько раз отказывался, а потом согласился. Сначала я дул раз в несколько дней, но потом это всё стало превращаться в то, что я дудел каждый день.
— Тебе это мешало?
Да не. Сначала даже помогало. Я становился коммуникабельные, с чем у меня всегда были большие проблемы, да и вообще более активным.
— Что было дальше?
Знаешь, я был таким наркоманом, что мне вообще было не принципиально, что и как юзать. Кто-то показал скорость – за***сь, кто-то угостил кокаином – за***сь, кто-то показал, как варить крэк – вообще за***сь! Мне хотелось всё больше и пробовать всё новое. Потом в какой-то момент я начал барыжить и понял, что мне приносит это гораздо больше, чем работа сомелье, да и не нужно париться по поводу внутренней несвободы.
— Тебя когда-нибудь принимали?
Ну да, у меня был огромный штраф по 228.
— Как ты пришёл к реабилитации?
Я торчал четыре года. Несколько раз пробовал самостоятельно и проходил реабилитацию в Москве и Подмосковье. Наверное, где-то раз пять, но я постоянно убегал. Не выдерживал больше месяца, один раз вообще сбежал через две недели и опять по новой юзать. Ещё я ходил в группы анонимных наркоманов. И очень часто я ходил туда об***анный. Я настолько был «профессионалом», что никто не выкупал. Так я однажды познакомился с чуваком, который тоже торчал, и он мне рассказал про то, что в Сибири есть такой реабилитационный центр, где всё очень жёстко.
— И как ты там оказался?
Я очень сильно обдолбался. Прям в тумане был, я вообще ничего не помнил. Какие-то вспышки. Вот я вижу родителей и каких-то чуваков, потом я очнулся и уже в Омске. Как потом оказалось, родители пошли на эту крайнюю меру. Я максимально сопротивлялся и дрался с этими волонтёрами, и я вообще не помню этого.
— Как ты там жил?
Ну если коротко, то там были чуваки после тюрьмы, и они говорили: «Лучше бы я в тюрьме сидел, чем здесь». Там всё было очень жёстко. В 6 утра подъём, купание в проруби, постоянные занятия спортом и трудотерапия, обучение.
Мы с ещё троими ребятами взломали сейф, забрали свои документы, и закрыли всех снаружи. Потом в какой-то заброшке до вечера ждали, а это ещё и зимой было, намёрзлись.
— Вас там били?
Нет. Ну вот когда я только приехал, то у меня было лицо разбитое. Ну это я в неадквате видимо напросился, а так просто наказывали. Помню у нас был один чувак, который постоянно оставлял тетрадь и забывал её забирать. После нескольких предупреждений ему дали такой огромный пень и прицепили к ноге. И вот так он с ним жил некоторое время. То есть вообще всё делал, таская его с собой, даже кроссы с ним бегал.
— Что за люди там были?
Да разные. Нас из Москвы было пять человек. Преимущественно всё же были ребята из Омской области. И вот интересно, что они были значительно крепче нас. Большинство из них были солевые наркоманы. И вот они были гораздо жестче нас. Много сидевших, с такими «пацанскими» понятиями, трудности им легче давались.
— Как тебе это всё давалось?
Ну, довольно тяжело не сломаться. Там очень сильно устаёшь, почти всегда находишься в закрытом пространстве. Были жёсткие правила и волонтёры, следили за тем, чтобы всё строго выполнялось. Волонтёрами были бывшие наркоманы, они тоже проходили реабилитацию здесь. У нас была двенадцатишаговая программа и по достижению то ли трёх, то ли пяти шагов можно было стать волонтёром. Я хотел, но у меня не хватало пройденных этапов, поэтому и не ставили волонтёром.
В итоге я сбежал, причем на тот момент уже находился на реабилитации девять месяцев. Мы с ещё троими ребятами взломали сейф, забрали свои документы, и закрыли всех снаружи. Потом в какой-то заброшке до вечера ждали, а это ещё и зимой было, намёрзлись. С наступлением темноты прибежали в деревню, и нам помогли добраться до Русской Поляны (посёлок в Омской области с населением около 6 тыс. человек – прим. ред.). Оттуда мы добрались до какой-то станции, но там не было поездов до Москвы, и мы очень долго гнали на такси до станции Называевская, оттуда на электричке до Ишима, что уже в Тюменской области, а дальше – на поезде дальнего следования в столицу. Весь этот путь мы оплачивали на деньги, которые отправили мои друзья и кореша ещё одного беглеца.
— Что ты делал по приезду?
Ну я дико о***вал первое время. Представь, ты торчишь четыре года и по большей части находишься вне социума, а потом вообще оказываешься в закрытом пространстве почти на год. Довольно сложно было вливаться в обычную жизнь.
— Скоро вернулся к граффити?
В целом, да. Практически сразу начал.
— Кстати, пока ты был на реабилитации, была какая-то возможность созидать?
Нет. Единственная моя отдушина была рисовать стенгазеты, но это всё фигня. В целом там с искусством было довольно тяжко. Мы сначала жили на участке в деревне, а потом перешли в заброшенное здание бывшего детского дома, где сами делали ремонт и обустраивали здание. Я там книжку нашёл Эмиля Золя «Госпожа Сурдис», заныкал её и тайком читал. Читать нам тоже не разрешалось.
Листы – это моё присутствие во вселенной. Каждый лист не является целостным произведением, таковым являются все листы.
— На что ты жил первое время, и как долго длилась твоя реабилитация от реабилитации?
Где-то месяца четыре. Я не понимал, что мне делать и чем заниматься. Родители мне давали 200 рублей в день. Сотку я тратил на сиги, остальное – на проезд. В какой-то момент я понял, что хочу заниматься только искусством.
— Как и в какой момент ты начал продавать свои работы?
В 2014-м я продал первый холст, за 15-20 тысяч рублей.
— Расскажи вообще, как монетизировать подобные вещи.
Ну если не продавать, то ничего продаваться не будет. Кстати, я, когда вернулся в нормальную жизнь, ходил на курсы «Бизнес Молодости». Может, это кому-то покажется смешным, мол секта, но я действительно там прокачал навыки в этом деле и стало понемногу получаться.
— Когда ты понял, что дела пошли нормально?
Даже не знаю… Наверное, в 2017-м году, когда за три-четыре месяца продал холстов где-то на миллион.
— Оу, хорошо! Давай поговорим про появление листа и о твоих взглядах на искусство в целом. Когда ты впервые нарисовал лист?
В 2005-м году в Ростове-на-Дону на электричке. Я всегда хотел, что-то запоминающееся и через некоторое время я заметил, что люди действительно узнают.
— Расскажи про смыслы, которые ты вкладываешь в лист.
Первоначально я даже не осознавал, зачем именно я их рисую. Думал, что надо сделать что-то понятное, и однажды просто в парке обратил внимание на листочек. Плюс это ещё очень круто подходит моему псевдониму – Август. Появился узнаваемый символ, который я стараюсь оставлять в людных и заметных местах. Я придумывал всякие байки относительно того, что всё это значит, но значительно позже ко мне пришло понимание. Листы – это моё присутствие во вселенной. Каждый лист не является целостным произведением, таковым являются все листы.
— Сколько примерно листов на данный момент? И в каких странах?
Их тысячи. Они есть в 35 странах на данный момент. У меня есть желание нарисовать листы в каждой стране мира.
— За всё время, что ты занимаешься граффити, тебе когда-нибудь прилетало по шапке? И вообще какая реакция у людей?
Ну, в Европе с этим вообще проблем нет. Там уже давным-давно всё исписано. Это у нас люди, особенно советские, не приемлют ничего, кроме штампов. Какой-то ярой агрессии никогда не было… Хотя вот, к вопросу о «лихих 90-х», нас с другом однажды тормознули скинхеды и забрали деньги, которые я собирался потратить на кассету с музыкой и на баллончик с краской. В итоге осталось только на баллончик.
Вот, может быть, люди сейчас даже не задумываются об этом, но ещё совсем недавно продажей работ райтеров никто не занимался.
— Я читал, что в Мексике тебя принимали менты. Как вообще воспринимают граффити в неевропейских странах?
В Африке было очень позитивно. Там негде было купить баллончики, поэтому я рисовал кистью. Работал и боковым зрением видел, что несколько людей смотрят. Через некоторое время поворачиваюсь, а там чуть ли не вся эта маленькая деревушка стоит. Для них в принципе что-то невероятное видеть белого человека, они все постоянно лезут фоткаться, а тут этот человек ещё и что-то рисует.
Обычно фотографирую свои листы без людей, а тут попросил встать рядом двух чуваков, они были довольное, и мне тоже прикольно.
— Видел в твоей инсте, что ты читаешь определённую литературу, которая может дать больше понимания современного арт-рынка, да и искусства в целом. Есть вещи, которые в последнее время тебя поражали в этом познании?
Точно нет. Меня в принципе редко что-то поражает в искусстве. Ещё я довольно редко читаю что-либо из литературы. Сейчас мне больше интересно про феминисток почитать что-нибудь.
— Ну, а есть люди, которые тебя вдохновляют?
Да, это бывший менеджер и агент Бэнкси. Он очень продвинул граффити на арт-рынке. Вот, может быть, люди сейчас даже не задумываются об этом, но ещё совсем недавно продажей работ райтеров никто не занимался. К примеру, чтобы просто вырезали кусок стены, где есть арт художника, и выставили это на аукционе за огромные деньги. Это ещё двадцать лет назад было чем-то невообразимым.
— Что в творении для тебя является важным?
Мне совершенно неважна техника или материалы, из которых сделан арт-объект. Первично для меня – насколько глубоко внутрь себя смог заглянуть художник.
— Ты уже много где бывал. У людей, которые путешествуют, иногда меняется картина мира. Бывало с тобой такое в последнее время?
Мне кажется, такое было только в детстве, когда выезжал из страны в первые разы.
— Сейчас путешествия проходят ровно?
Ну да, нет каких-то больших потрясений. Просто познаёшь новые места, климат, местную культуру. Но это всё равно как-то плавно меняет внутреннюю картину мира.
Я очень люблю гулять один и заглядывать в окна. Все живут примерно одинаково, в этих одинаковых зданиях.
— Есть место, куда хочется возвращаться?
Есть крупные города типа Мадрида, Парижа, Лиссабона или Мехико, где мне нравилось больше всего, но у меня есть такой принцип: не возвращаться туда, где было хорошо, чтобы не испортить впечатление.
— А куда не хочется?
Ну, мне не очень близка мусульманская культура и обычаи, но я всё равно отношусь к этому нормально. Хоть и не понимаю, как девушка может плавать на море в хиджабах.
У меня есть неприятные воспоминания, связанные с Владикавказом. Там вот эти местные понятия и обычаи пару раз как-то резко в меня врезались. До меня до***вались из-за длинных волос или из-за того, что ношу розовый худак.
— Ты много где бывал в России. Расскажи, какой ты видишь нашу страну.
Ну, я не уезжал на восток дальше Омска. Знаешь, я не разделяю точки зрения, что наши города сильно различаются. Вот в Москве ведь только центр красивый, как и в Питере, Ростове и где бы то ни было ещё, просто размах разный. Я очень люблю гулять один и заглядывать в окна. Все живут примерно одинаково, в этих одинаковых зданиях.
— Ты писал, что собираешься переезжать из страны. Скажи, куда, и какие на это причины?
Мы с женой в ближайшее время поедем приобретать жильё в Испании. На данный момент основные причины такие: в России холодно, очень грязно и мне не нравится политическая ситуация в стране. И эти причины постоянно сменяют друг друга.
